Василий Молодяков - Первая мировая - война, которой могло не быть

Груич перевёл коллегам текст ноты. Воцарилось напряжённое молчание. Наконец Иованович встал, прошёлся по комнате и сказал: «Не остаётся ничего другого, как погибнуть с честью». Сербским посланникам за границей были немедленно посланы телеграммы о том, что правительство не может принять требования полностью. Затем были извещены представители стран Антанты в Белграде. Правительство обратилось за помощью к России.

Принц-регент Александр среди ночи лично явился в русскую миссию, чтобы, по словам поверенного в делах Василия Штрандтмана, «выразить мне своё отчаяние по поводу австрийского ультиматума, подчиниться которому в целом он решительно не видит возможности для государства, имеющего малейшее чувство собственного достоинства. Его высочество сказал мне, что он возлагает все надежды на государя императора и на Россию, только могучее слово коей может спасти Сербию. До возвращения Пашича завтра в пять утра он никаких решений не примет. Особенно оскорбительными он считает пункт четвёртый и те, в которых заключаются настояния о допущении австрийских агентов в Сербию».

К утру все министры во главе с Пашичем собрались в столице. Премьер сообщил Штрандтману — с ним он советовался обо всём, как раньше с покойным Гартвигом, — что ноту «ни принять, ни отклонить нельзя, нужно во что бы то ни стало выиграть время». Совещание шло весь день, но принятие решения оказалось чрезвычайно трудным. Военные требовали отвергнуть ультиматум и начать войну, угрожая переворотом в случае его принятия. Страны Антанты дали совет сохранять спокойствие и достоинство (легко сказать, когда Белград находился у тогдашней границы с Австро-Венгрией!), но не более. Конкретного ответа из Петербурга всё не было, поэтому Пашич приказал начать эвакуацию правительственных учреждений из столицы, мобилизацию и переброску войск к границе. Не теряя времени, кабинет составил два варианта ответа — положительный и отрицательный, на всякий случай распустив слух о том, что конфликт можно уладить мирным путём. Услышав об этом от знакомого журналиста, австрийский посланник, деятельно упаковывавший чемоданы, испуганно закричал: «Ведь это же невозможно! Это исключено! Я просто не могу этому поверить. Это было бы неслыханно!» — чем выдал себя с головой.

По имеющимся свидетельствам, в первые часы после полудня 25 июля в Белград из Петербурга пришли две телеграммы: короткая с советом приступить к мобилизации и длинная с изложением позиции правительства. В результате принц Александр около 15 часов подписал приказ о всеобщей мобилизации. Телеграммы отправил посланник Мирослав Спалайкович после совещания с Сазоновым. Глава российского МИД осудил ультиматум, обещал Сербии поддержку, но посоветовал позволить австрийцам вторгнуться на её территорию и не оказывать сопротивления ввиду недостаточности сил — в том числе для того, чтобы предстать перед всем миром в качестве невинной жертвы (о последнем, конечно, открыто не говорилось).

Ответ, в составлении которого в послеполуденные часы 25 июля принял участие весь кабинет министров, стал, по словам начальника канцелярии австрийского МИД Александра Музулина, «самым блестящим образцом дипломатического искусства, какой я только знал» — а уж он-то разбирался в подобных вещах. Его шеф Берхтольд в докладе Францу-Иосифу охарактеризовал документ как «очень ловко составленный, совершенно ничтожный по содержанию, но уступчивый по форме». «Такого искусного, такого мастерского в смысле объяснения позиции Сербии ответа австрийские дипломаты не ожидали, — писал Полетика. — И высокопоставленные чиновники министерства иностранных дел протирали себе глаза, читая сербский ответ, и удивлялись тому, откуда сербы набрались такого дипломатического мастерства». Возможным «источником вдохновения» французский историк Пьер Ренувен назвал внешнеполитическое ведомство своей страны: директор его канцелярии, искусный дипломат Филипп Вертело давал советы посланнику Весничу и чуть ли даже не набросал для него черновик ответа.

Что было в этом пространном тексте? В почтительных фразах сербское правительство заявляло о своей «миролюбивой и умеренной политике», снимало с себя ответственность за «манифестации частного характера», называло «тягостной неожиданностью» утверждения о причастности своих граждан к трагедии в Сараево, изъявляло «готовность предать суду всякого сербского подданного, невзирая на его положение и ранг, в соучастии которого в сараевском преступлении ему были бы предъявлены доказательства». Белград согласился на публикацию декларации, которой желала Вена, и принял почти все пункты ультиматума. Отвергнуто было только требование об участии австро-венгерских чиновников в расследовании на сербской территории, «так как это было бы нарушением конституции и закона об уголовном судопроизводстве». Относительно требования «допустить сотрудничество в Сербии органов австро-венгерского правительства в деле подавления революционного движения, направленного против территориальной неприкосновенности монархии»