Василий Молодяков - Первая мировая - война, которой могло не быть

Как оценить этот ультиматум? Зигмунд фон Мах, германский учёный, живший и работавший в США, считал, что «ультиматум, составленный в более умеренных выражениях, мог привлечь симпатии мира на сторону Австрии вместо того, чтобы служить доказательством сербских утверждений о деспотизме двуединой монархии». Баварский генерал-профессор Монжела признал, что документ «несовместим с достоинством независимого государства». Такой же точки зрения придерживались и в МИД Германии, получив предварительную информацию о содержании ультиматума через своего посла в Вене Генриха фон Чиршки. Иным было мнение… британской прессы. «Дэйли ньюс» заявила, что «возмущение Австрии естественно и оправданно», а её требования «не содержат ничего реально нетерпимого», поэтому «Сербии лучше всего принять их». «Дэйли кроникл» оценила ноту как «решительную, но едва ли более решительную, чем того требует разумная самозащита». «Австрия не может стерпеть подобные вещи без угрозы не только своему достоинству, но и самому существованию», — подчеркнула газета. «Пэлл Мэлл газетт» добавила: «Невозможно отрицать то, что Белград — центр заговора против спокойствия соседнего государства».

Есть все основания думать, что Берхтольд и Гойос составили ультиматум с сознательным расчётом на отказ Белграда и задержали его передачу внешнеполитическим ведомствам в других столицах так, чтобы предотвратить вмешательство третьих стран в конфликт между Австрией и Сербией. Досье с доказательствами причастности Белграда к сараевскому убийству было разослано только после объявления войны и к тому же без перевода, поэтому его никто не стал читать. Вручение ультиматума решили отложить до отъезда французского президента Раймона Пуанкаре и премьера Рене Вивиани из Петербурга, чтобы затруднить сербам консультации с Россией, поскольку царь и его министры сразу обратились бы за помощью к Франции. О том, как это происходило, мы знаем со слов бывшего генерального секретаря сербского МИД (министром был сам премьер Пашич) Славко Груича.

23 июля Груич с удивлением увидел у подъезда МИД экипаж: служащие ходили пешком, иностранные дипломаты приезжали либо по назначению, либо в приёмные часы — с 11 до 12. На лестнице он встретил секретаря австрийской миссий, который сообщил, что посланник Владимир Гизль хочет видеть Пашича сегодня в 16 часов. Тот ответил, что премьера нет в столице (это было известно из газет). На вопрос, с кем посланник может встретиться, Груич назвал себя и министра финансов Лазаря Пачу, который официально замещал главу правительства, а затем осведомился о цели визита. «Для передачи важного сообщения», — коротко сказал секретарь.

Груич немедленно поехал к Пачу. Сомнений относительно содержания разговора у них не было, а желание зафиксировать время наводило на мысль об ультиматуме с определённым сроком ответа. Они стали разыскивать оставшихся в Белграде министров (в стране шла избирательная кампания) и нашли только двоих — министра просвещения Любу Иовановича (который позже рассказал об осведомлённости Пашича о заговоре) и министра внутренних дел Стояна Протича. Находившийся в деревне премьер не был доступен по телефону, поэтому к нему послали жандарма с депешей и распорядились подготовить для него поезд на ближайшей станции.

Без пяти минут четыре в МИД, где уже собрались министры, явился бледный и взволнованный секретарь австрийской миссии и сообщил, что его шеф приносит извинения, но не может прийти раньше 18 часов (сейчас мы знаем, что он ждал отъезда Пуанкаре, который тоже задержался на час). В шесть вечера Гизль вручил ультиматум и, согласно его докладу в Вену, «прибавил, что ответ ожидается к шести часам вечера в субботу (25 июля. — В. М), к какому сроку, если не будет ответа или будет дан неудовлетворительный ответ, я покину с персоналом миссии Белград. Пачу заметил, не читая ноты (он не знал французского языка, на котором в то время составлялись международные документы. — В. М.), что сейчас выборы, часть министров отсутствует, и он опасается физической невозможности созвать своевременно совет министров в полном составе для принятия, по-видимому, важного сообщения. Я возразил, что возвращение министров в эпоху железных дорог, телеграфа и телефона является, учитывая размеры страны, делом нескольких часов». Берхтольд предписал Гизлю считать любые условия и оговорки при ответе отклонением ультиматума, а потому готовиться к отъезду.