Коллектив авторов: Большая война России: Социальный порядок, публичная коммуникация и насилие на рубеже царской и советской эпох

Современники из России также восприняли войну как коренной перелом. Для писателя-символиста Дмитрия Мережковского она была порогом к новой эре: «По всей вероятности, эта война — конец старого порядка “мещанского”, начало — нового, неизвестного» {8} 8 Мережковский Д.С. Невоенный дневник. 1914–1916. Пг., 1917. С. 177. . Находясь еще в Швейцарии, Ленин в 1915 году называл войну «эпохой неимоверно тяжелого кризиса» {9} 9 Ленин В.И. Полн. собр. соч. М., 1973. Т. 27. С. 37. , который, по убеждению революционера, заложил истоки революции не только в России, но и во всех вовлеченных в войну странах. Сверх того, война и ретроспективно считалась историческим водоразделом. Оглядываясь назад, Илья Эренбург, подобно Стефану Цвейгу, охарактеризовал Первую мировую как событие на грани эпох. В своих воспоминаниях, изданных в 1960-х годах, Эренбург изобразил военное время как период глубокого смятения. Привычные модели мышления и восприятия обесценились, а будущее выглядело туманно: «Я понял, что я не только родился в девятнадцатом веке, но что в 1916 году я живу, думаю, чувствую, как человек далекого прошлого. Я понял также, что идет новый век и что шутить он не будет» {10} 10 Эренбург И.И. Люди, годы, жизнь. Кн. I // Он же. Собр. соч. М., 1996. Т. 6. С. 523. .

Впрочем, и в публичном освещении, и в научном изучении истории России начала XX века память об этом переломе не оставила столь явственного следа, как в других странах. Войну надолго затмила революция 1917 года. Казалось, свержение монархии и установление власти большевиков более отчетливо разделили прошлое России на то, что было прежде, и то, что стало потом. Большевистская власть канонизировала память о революции и Гражданской войне и использовала ее для укрепления советской идентичности.

Внимание к Первой мировой войне возросло в связи с угрозой нового вооруженного конфликта с Германией в 1930-х годах и особенно в годы Второй мировой войны, которая, в свою очередь, оттеснила Первую мировую на периферию советской памяти {11} 11 О месте Первой мировой войны в памяти россиян см.: Petrone К. The Great War in Russian Memory. Bloomington, 2011. . В то время как Первая мировая в Советском Союзе, хотя и не пребывала в забвении, оставалась скорее второстепенной темой, связный эпос о ней как патриотической войне развивался в среде русской эмиграции. Боевой опыт службы в царской армии позволял ветеранам утверждать личную или коллективную идентичность. Выход России из войны в 1918 году они, по аналогии с немецким мифом об «ударе в спину», считали национальным позором и предательством {12} 12 Cohen A.T. Oh, That! Myth, Memory, and World War I in the Russian Emigration and the Soviet Union // Slavic Review. 2003. Vol. 62. № 1. P. 69–86. .

Подобная ситуация сложилась и в зарубежных исследованиях. Первая мировая война долгое время рассматривалась сквозь призму революции и становления советского строя. Как и в советской мифологии, российская история начала XX века делилась на дореволюционный и советский периоды. Большевистская Россия при этом пользовалась особенным интересом. Если вначале историки сосредотачивались на победе большевиков над своими политическими противниками, то позже они стали активнее интересоваться общественным и экономическим развитием в период после 1917 года и ролью общества в нем {13} 13 См., например: Fitzpatrick S. Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921–1934. Cambridge, 1979; Siegelbaum L.S. Soviet State and Society between Revolutions, 1918–1929. Cambridge et al., 1992. . К тому же стало общепризнанным, что период раннего сталинизма конца 1920-х годов изменил ход истории радикальнее, чем переворот «Красного Октября». Считалось, что только с началом форсированной индустриализации, коллективизации, отстранения старых элит и борьбы с религией возникли основы нового экономического, социального и культурного порядка {14} 14 Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. Berkeley, 1995; Cultural Revolution in Russia, 1928–1931 / Fitzpatrick S. (Ed.). Bloomington, 1984; Eadem. Stalinism. New Directions. London; New York, 2000. P. 2. . Переоценка раннего советского времени, однако, не отражалась на осмыслении Первой мировой войны и ее места в истории России начала XX века. Войну относили к старому строю. Соответственно, в работах, которые рассматривали революцию и становление советской системы из долгосрочной перспективы, Первая мировая война служила лишь фоном (setting) {15} 15 Так озаглавлена глава о предпосылках революции, среди которых рассматривается и Первая мировая война: Fitzpatrick S. The Russian Revolution. New York, 1994. Chapt. 1. для гибели прежней России {16} 16 См. также: Hildermeier M. Die Russische Revolution 1905–1921. Frankfurt a.M., 1989; Figes O. A Peoples Tragedy. The Russian Revolution, 1891–1924. London, 1996. .