Евгений Сапожинский - Серебряный мир

Как хорошо, как замечательно быть уверенным в собственной правоте. Замечательно? А для кого, собственно? Для Вас или для других? Что есть «хорошо» вообще? Хорошо ли делать хорошее искусство? И как узнать, хорошее ли оно? И если да, то опять же, для кого? Зачем мы это делаем?

Я верил в искусство. В том смысле, что оно зубастое, грубо говоря. Непонятно? Я имею в виду его пресловутые воспитательные функции. Оказалось, можно быть одновременно негодяем и тащиться с Кафки. У меня до сих пор с трудом укладывается это в голове, но факты — вещи упрямые. Кого из нас в детстве не водили в Эрмитаж?

Что мне не понятно, так это то, является ли искусство совершенно неспособным как-то положительно влиять на людей, или у него есть такая, хотя бы мизерная, способность? Если — да, то тогда не все потеряно. Тогда у нас есть шанс, очень, правда, миниатюрный. Если — нет, то тогда надо дать себе отчет, зачем мы это делаем. В этом случае — исключительно для собственного удовольствия. Похоже, круг замкнулся. См. начало главы.

Задача художника — донести свою идею до зрителя. Что нас смущает? То, что с каждым годом этот процесс становится все более и более трудным (я имею в виду настоящие идеи). Эволюция культуры идет опасным путем: пропасть между искусством массовым и искусством элитарным увеличивается все больше и больше и, похоже, с этим ничего нельзя сделать. Утешает одно то, что этому «открытию» не одна сотня лет, а шедевры все еще появляются. Другое дело, что теперешняя ситуация культурного рынка всячески препятствует если не их возникновению, то, во всяком случае, распространению. Вот пример. Русский музей цинично выставляет самую мерзопакостнейшую порнографию: комментарии излишни. Постмодернизмом захлестнуло весь мир, словно канализацию прорвало. Я не против постмодернизма в принципе, тем более что не могу однозначно сформулировать для себя, что это такое. Безусловно, среди постмодернистов есть выдающиеся и даже гениальные личности. Вот только почему-то сто́ит сходить наугад на какую-нибудь выставку так называемого современного искусства — почти наверняка выйдешь оттуда с ощущением, что на тебя просто покакали, а ты еще и зачем-то заплатил за это деньги. Почтенная же публика все это не без удовольствия потребляет. Авангард стал попсой. Видимо, постмодернизм и задумывался как попса. Меня всегда смущали приставки «пост», как обозначения чего-то вторичного.

Искусство фотографии умирает, и дай Бог мне ошибаться; но оно болеет тяжко. Если провести аналогию с человеческим организмом, то температура явно перевалила за сорок, налицо красочные бредовые видения и практически полная потеря чувства реальности. Случай смахивает на безнадежный.

Серьезная опасность, подстерегающая нас, заключается в стремлении к вульгаризации и опошлению идеи. Идея может быть доведена до кондиции сложными способами и простыми, но никак не примитивными. Развитие и углубление языка в изобразительных искусствах зачастую не больше, чем наглый обман. Сфотографируйте помойку, отпечатайте кое-как снимок и покажите искусствоведу — он обязательно найдет в нем такую тотальную мысль, что Вы усомнитесь в собственной вменяемости. Постмодернизм — форма, как правило, начисто лишенная содержания. Чем заумнее фотография (картина, скульптура и пр.), тем, обычно, меньше в ней смысла. Однако совершенно ошибочно выводить обратное правило, гласящее, что произведение искусства должно быть простым и внятным, как гвоздь. Эти спекуляции мы уже проходили: «Искусство должно быть понятным народу», «Искусство принадлежит народу»… Сложности в языке произведения искусства должно быть не больше и не меньше, чем необходимо. Зритель нечасто склонен сильно ломать голову — и тот, кто не любит «навороты», и тот, кто их любит — последний обычно только прикидывается, что думает. Отсюда и появляется опасность, о которой я говорил выше.

Все эти рассуждения не имеют никакой ценности, если мы занимаемся искусством только ради искусства. Если же оно не безыдейно, то должно найти своего зрителя. Возникает несколько парадоксальная ситуация: вариться в собственном соку бессмысленно («Меня никто не понимает!»), идти на поводу у публики еще бессмысленней. Каждому творцу необходимо выработать язык, на котором он может полноценно общаться со своим зрителем. Наличие понятного, пусть не с наскока, языка и отличает искусство настоящее от халтуры. Так было с импрессионистами. Их первые выставки вызывали ярость у публики. Через некоторое время, однако, до людей дошло, что то, что́ они видят, гениально, только очень необычно. С постмодернизмом вышло иначе: сколько десятилетий мы любуемся грязными голыми задницами, а воз и ныне там, никакого проблеска мысли, никакого луча света в темном царстве. Лукавлю: что-то есть, но это что-то тонет в массе похабства; постмодернизм как течение сам себя дискредитировал. Отсутствие четкого языка равносильно отсутствию смысла.