Евгений Сапожинский - Серебряный мир

Один мужик выразился примерно так: «Сказать о джазе нельзя ничего. Нравится — слушайте, не нравится — вы свободны».

То же самое можно сказать и о парке. Тем более о его душе. Или Вы там, или Вы здесь. А в том, что у парков есть души, я уверен. Впрочем, не у всех. Не знаю, как сие по-научному, но я это чувствую. Есть здоровые, больные, в общем, живые парки, а есть мертвые и такие, жизнь в которых еле теплится. Есть просто мертвые, а есть мертворожденные. Есть парки в коме. Существуют глупые парки, умные парки и парки так себе. И нет ни одного парка, хоть бы каплю похожего на другой. Есть парки, которые долго тебя не впускают (таких меньшинство), а есть парки, которые зовут тебя издали и издавна. Есть парки, которые над тобой смеются. Есть парки, над которыми смеешься ты (не правда ли, мы можем уже перейти на «ты»?) Парк — это то, чем можно обладать почти лишь только во сне. Изредка, во время бодрствования, ты будешь чувствовать, что находишься там . Это — правда. У тебя есть шанс — унести домой с помощью фотоаппарата его крохотный кусочек, нет, не кусочек, а память о парке. И кому-то ее подарить. Тому, кто сумеет оценить этот подарок. А потом прикидывать хмурым ноябрьским утром: ехать или не ехать снимать, ведь нужно напечатать хреновы контрольки, вынести мусор, покормить кота, который упорно не хочет жрать, позвонить больному другу; но контрольки можно напечатать и послезавтра, кот посидит на диете, все остальное — завтра, поэтому кофр — на плечо, и бегом на электричку. После этого — таинственный и обескураживающий лабораторный процесс, доведение снимка «до ума». И снова в парк. Туда. Снова, снова домой…

Почему я назвал книгу «Серебряный мир»? Красивое название — но это не ответ. Классическая фотография имеет серебряную основу, но теперь уже и серебро — экзотика. Пластмасса и красители победили. В детстве я думал: ух ты, двадцать первый век! Покорение Солнечной системы, мир на всей планете, опупительная экология и все такое прочее в духе фантастов-шестидесятников. Жаль, но космической нашу эпоху можно назвать только условно. В девятьсот шестидесятых большинство было уверено в том, что мы не только высадимся на Марсе, но и начнем его колонизацию еще в двадцатом веке. Наша эпоха — эпоха одноразовых стаканов. Эпоха одноразовых женщин. Скоро одноразовым станет все. Торжество прогресса.

Когда я был мал и наивен, мои родители выписывали журнал «Семья и школа» (а неплохой был журнал). Читал его в основном я. В одном из номеров был опубликован шедевр: рассказ «Серебряный, серебряный мир». Фамилию автора я, к сожалению, запамятовал; помню только, что по национальности он был чех. Пожалуй, в моей жизни было лишь два литературных произведения, которые, если можно так выразиться, меня сделали. Это «Серебряный, серебряный мир» и «Солярис» Лема. Конечно, сравнивать эти вещи глупо. Лема я прочитал классе в шестом, может быть, и раньше, но уж не позже, это точно. Тогда я не врубился в сюжет, понял только одно: мир вовсе не таков, каким я его представлял до сих пор. Писать что-либо о «Солярисе» после Лема бессмысленно — там все сказано. Меня поразило то, что Космос там совсем другой — не такой, как у Беляева или Казанцева. С этой мыслью я жил три или четыре года, а потом посмотрел фильм Тарковского. И вот после этого (1986 год) с собственной крышей я распрощался надолго. И всерьез. Вернулась она только недавно, и то как-то фрагментарно. Потом меня посетила другая мысль; со временем она возвращалась все чаще и чаще: да дело не в Космосе, дело в наших земных проблемах, в нас самих. Мысль-то не моя, она содержится в тексте: на кой нам этот Космос, Контакт, эти миры — нам нужно зеркало. Любопытно, что тогда (многие годы!) мне казалось, будто эту идею я выдвинул сам. А это реплика Снаута.

До сих пор меня не покидает ощущение, что Лем сам не понял, что́ написал. Для меня эта книга стоит почти наравне с Евангелием. Как-то я задумался: меня, предположим, отправляют в ссылку на необитаемый остров и разрешают взять полтора десятка книг. Что я взял бы? Библию и собрание сочинений Станислава Лема.

Чем дальше, тем больше я понимал «Солярис», и когда-то меня дошло, что я просто-напросто живу там. Ведь люди, земные люди — те же фантомы, гости. Следующие двадцать лет были адом. Ад прекратился только тогда, когда я вернулся на Землю, но, как выяснилось, по ней ползают похожие тараканы. Одно утешение — земные.