Юрий Лотман - Структура художественного текста

То же можно сказать о семантике романтического пейзажа. С этим связано стилистическое единство романтического творчества Лермонтова37.

Выход писателя за пределы романтического сознания определил новый подход к проблеме значений. Возникает вопрос об объективном значении знаков и структур. Лермонтов начинает допускать возможность увидеть одно и то же явление с двух точек зрения. Это приводит к появлению произведений, в которых демонстративно пересказывается одно и то же содержание в разных семантических ключах и в разных стилистических тональностях. Такая двузначность характерна для поэмы "Сашка":

Луна катится в зимних облаках,

Как щит варяжский или сыр голландской.

"Щит варяжский" и "сыр голландской" (можно отметить антитезу не только лексическую, но и грамматико-стилистическую - торжественное "ий" и разговорное "ой") взаимоэквивалентны, так как имеют общее значение на уровне реальности (луна). Причем отношение между ними не адекватно снижению романтического стиля в приведенном нами выше примере из "Евгения Онегина". Там романтический стиль выступает как ложная вычурность (не случайно определение романтизма Белинским - "век фразеологии" - или лермонтовская антитеза "ложной мишуры" и "правды голоса благородного"), противопоставленная простой истине. Таким образом, соотношение было единонаправленным, напоминая отношение содержания и (52) выражения в языке. В "Сашке" система иная: перед нами две равноправные точки зрения, а значением является не одна из них, а их отношение. Связь цепочек-структур здесь не одно-, а взаимонаправленная. Это подчеркивается устойчивым приемом: введением параллельных по реальному содержанию, но резко противопоставленных по стилю строф:

Он был мой друг

С ним я не знал хлопот,

С ним чувствами и деньгами делился;

Он брал на месяц, отдавал чрез год.

Но я за то ни мало не сердился

И поступал не лучше в свой черед;

Печален ли, бывало, тотчас скажет,

Когда же весел, счастлив - глаз не кажет.

Не раз от скуки он свои мечты

Мне поверял и говорил мне ты;

Хвалил во мне, что прочие хвалили,

И был мой вечный визави в кадрили.

***

Он был мой друг. Уж нет таких друзей...

Мир сердцу твоему, мой милый Саша!

Пусть спит оно в земле чужих полей,

Не тронуто никем, как дружба наша,

В немом кладбище памяти моей

Ты умер, как и многие, без шума,

Но с твердостью. Таинственная дума

Еще блуждала на челе твоем,

Когда глаза сомкнулись вечным сном;

И то, что ты сказал перед кончиной,

Из слушавших не понял ни единый.

Еще пример:

Москва - не то. покуда я живу,

Клянусь, друзья, не разлюбить Москву.

Там я впервые в дни надежд и счастья

Был болен от любви и любострастья.

***

Москва, Москва!.. люблю тебя как сын,

Как русский, - сильно, пламенно и нежно!

Люблю священный блеск твоих седин...

Приведенные примеры показывают, что пласт "романтического" стиля ("щит варяжский") - не только предмет снижения и пародирования. Ни тот ни другой пласт не представляют собой значения в чистом виде: оно возникает в результате их взаимопроекции.

Подобное построение отражало усложненный образ действительности. Из представления, согласно которому действительность - это то, что дано обыденному, простому взгляду, вырабатывается другое: действительность - это взаимопересечение различных точек зрения, позволяющее выйти за пре(53)делы ограниченности каждой из них. Носителем значения становится не какой-либо стилистический пласт, а пересечение многих контрастных стилей (точек зрения), дающее некое "объективное" (надстилевое) значение. Блестящим примером такого построения является стиль "Героя нашего времени". Лермонтов постоянно пользуется приемом перекодировки, показывая, как наблюдаемое с одной точки зрения выглядит с другой. Действительность раскрывается как взаимоналожение аспектов. Так, характер Печорина дан нам глазами автора, Максима Максимовича, самого Печорина и других героев. Суждения каждого из них, начиная с Максима Максимовича, считающего, что англичане "ввели моду скучать", так как "они всегда были отъявленные пьяницы", ограниченны. Но каждое суждение содержит и ту часть истины, которая выявляется от их пересечения.

В основе стиля "Героя нашего времени" - сложная система перекодировок, раскрывающая родство внешне различных точек зрения и отличие сходных. Так, романтическая антитеза кавказского ("экзотического") и русского ("обыденного") этноса снимается утверждением единства народной (наивной) точки зрения. Это структурно раскрывается легкостью и естественностью, с какой непереводимые идиомы языка и обычаев народов Кавказа перекодируются в формы русского народного сознания: "Эй, Азамат, не сносить тебе головы, говорил я ему, - яман будет твоя башка!" " - Как же у них празднуют свадьбу?" - в этом вопросе автора Максиму Максимовичу звучит ожидание экзотики, но ответ демонстративно переводит этнографическую необычность в стиль обыденной повседневности и подчеркнутых русизмов: " - Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана; потом дарят молодых..." Эти "обыкновенно" и "молодые" дают стилевой ключ всей картине, рисующей полную обратимость понятий. Пирующие черкесы - "честная компания", певец-акын это "бедный старичишка", который "бренчит на трехструнной... забыл, как по-ихнему... ну, да вроде нашей балалайки". Черкесские танцы перекодированы в формы русского деревенского пляса: "Девки и молодые ребята становятся в две шеренги, одна против другой, хлопают в ладоши и поют"38. Полное понимание Максимом Максимовичем мира горцев ("Хотя разбойник он, а все-таки был моим кунаком". Или - о Казбиче, убившем отца Бэлы: "Конечно, по-ихнему <...> он был совершенно прав") и полное непонимание им Печорина весьма показательны. Понятия Печорина не перекодируются в системе Максима Максимовича. Он для него "с большими странностями". "Исполнив долг свой, сел я к нему на кровать и сказал: