Вера Лукницкая - Перед тобой земля

И в белом гробу Ярослав,

Как голуби, вьются слова простые

И нынче у солнечных глав. II

Справа Днепр, а слева клены,

Высь небес тепла.

В день прохладный и зеленый

Я сюда пришла.

Без котомки, без ребенка,

Даже без клюки,

Был со мной лишь голос звонкий

Ласковой тоски.

Не спеша летали пчелки

По большим цветам,

И дивились богомолки

Синим куполам.

8.12.1927

В 12 пришел к АА (перед этим она мне звонила), чтоб идти в Мр. Дв. Взяли корзинку и пошли пешком мимо Инженерного замка. Мягкая зимняя погода, но серо. Разобрав книги и бумаги, с нагруженной корзинкой пришли домой. Проводив АА, я ушел в Дом Печати... В 9 вечера пришел, принес полного английского Шекспира, в подарок - сегодня трехлетие со дня нашего знакомства, принес груш, маслин - она их любит. Пробыл у нее до 12. Дома никого не было. Пунин играет у брата в шахматы, а Пунина на ночном дежурстве.

...Сначала АА, сидя на полу, разбирала свой архив и безжалостно вырезала из писем марки. На полу было холодно, и АА перебралась на диван. Показывала мне разные бумаги и письма, некоторые подарила мне... в честь трехлетия нашего знакомства.

8.12.1929

4-го был с АА у Шилейко. Он бледен, обильно кашляет кровью - ему недолго осталось жить. Квартира его умирает также - его выселяют, ибо дом перешел в другое ведомство. Но Шилейко уезжает в Москву. Он поручает АА вывезти его вещи и книги вместе с ее вещами и книгами в Шереметьевский дом. Коридор Мраморного дворца грязен, забросан мусором...

На следующий день, пятого, с утра я с АА возились в пыли до трех часов, разбирая книги и вещи. АА устала смертельно, но дело сделали: отдельными кучками на полу лежат книги Шилейко, АА, мои, ненужные, архивы Судейкиной, А. Лурье... Тряпки, ошметки, окурки, пепел, пыль, пустые папиросные коробки, обрывки бумаги, рвань, моль, бутылки, склянки, таблетки вавилонской клинописи из собрания Н. П. Лихачева...

В субботу 7-го Шилейко уехал в Москву. АА провожала его с убеждением, что прощается с ним навсегда.

А вчера, в воскресенье, с утра, я вместе с АА отправился в Мраморный дворец закончить "похороны" квартиры. Разобрали последние вещи. В 12 явились упаковщики (за упаковку и перевозку взяли 75 рублей, а увезли все на одной подводе).

Сломанные, ветхие - красного дерева - бюрцо, кровать, два кресла, трюмо, столик, буфетик со стеклом...

Когда до революции АА поселилась в Петрограде, одними из первых, у кого она стала бывать, были Судейкины. Вот эта их мебель стояла тогда там, АА глядела на нее и не думала, что через много лет она будет вывозить эти вещи из квартиры Судейкиных. А вот еще через пять лет вывожу их я. И пять лет назад разве мог я думать, что будет так? Книги - в ящики, мебель - так. Составляли сначала все это на улице, я стерег, и слова прохожих: "Тоже имущество называется!" - презрительно гражданин. "Вещи-то старые, бедные... Куда их везут - продавать, что ли?" - соболезнующим тоном женщина.

Вывезли все, кроме того, что принадлежит дому (даже тарелку, принадлежащую дому, АА не захотела взять).

Мокрый, пасмурный день. Теплый воздух... "Как зима в Париже, совсем так бывает зимою в Париже", - сказала АА, когда утром мы шли через Марсово поле. Зеленая трава, о снеге город еще не мечтает.

А еще, когда шли утром, после моих слов о том, что 8 декабря 1924 года, в день моего знакомства с АА, я впервые вошел в Мраморный дворец, а сегодня 8 декабря 1929 года, через пять лет, войду туда в последний раз, - АА сказала: "Это страшно... Сейчас я в кругу каких-то мистических цифр..." - и объяснила: в 1921 году погибли ее брат и бывший муж, и это страшно и странно.

Вообще АА в состоянии духовного упадка.

Судьба выдумывает странные юбилеи...

ИЗ ПИСЬМА ЛУКНИЦКОГО - АХМАТОВОЙ

1962

Я живо представляю себе Вашу поэму1 таким аметистово-фиолетовым, кристально прозрачным, полным музыкально чистого звучания кубом, сквозь который весь хорошо знакомый мир видится правдивым, истинным, строго реалистическим, но преображенным силой вольного духа...

Я рад неделе общения с Вами, после стольких лет разнобережной жизни. Мне как-то отвычно было уже погружаться в эпоху поэзии начала века (изученную мною благодаря Вам), а потом в эпоху двадцатых годов (пережитых мною в частом и тесном духовном общении с Вами, облагородившем меня, определившем для меня многие принципы на всю последовавшую мою жизнь).

Отвычно: лесные чащи Акумы и Серого Оленя, и даже Лагуны Акумбалы (в моей, неопытной рукой сделанной, поэме 1928 года), - утонули в глубинах "общей" истории. Я оказался занят всем на свете другим. Казалось, где-то бесконечно далеко - и Вы (та, прежняя), - за водораздельным хребтом разных мироощущения и миропонимания.