Меч Судьбы: Скороходова Т.Н.

Я вскинула руку, сплела пальцы и ударила. Змея выгнулась, как разъяренная кошка, ринулась в атаку. Колдун стремительно обернулся, выставив руки вперед, бросил заклятие. Меня отшвырнуло, впаяв в стену, но я устояла на ногах. И ответила со всей силой, на какую была способна. Радужное облако сгустилось над постелью, сдавило в объятиях кольца тьмы. Тварь забилась в страшных конвульсиях, разрывая в клочья цельную ткань жизни. Собрав в стрелу силу Света, спустила тетиву. Бешеные глаза, горящие ненавистью, яростью и отчаянием, занесенный кулак - вот и все, что я успела рассмотреть.

Солод, прокусив до крови губу, с ужасом смотрел на разыгравшуюся битву. Когда в комнату влетела чернявая девка, ему уже стало все равно, выживет жена, или нет. Сухопарый высоченный тип нагнал на него такого страху, что ему стало плевать, сколько платить и чем все закончится, лишь бы побыстрее отделаться от жуткого целителя. Он чувствовал, как нечто сдавило грудь, ледяные щупальца коснулись сердца, клубком свернулись под ложечкой. Волосы стали дыбом, тело одеревенело. Не божеское дело творил колдун, не божеское… Но за Лянку тесть нерадивого зятя на ремни порвет, в этом Солод не сомневался. А теперь проклинал и тестя, и Лянку, и себя, дурака распоследнего.

Колдун, тяжело дыша, стоял над лежащей на полу смуглой девчонкой, пристально вглядываясь в нечто над постелью. Солод ничего не видел и не понимал, но по глазам колдуна стало ясно, что беда здесь, рядом, в комнате. Рванув с шеи пузырек темно-желтого стекла, колдун зубами оторвал пробку, отшвырнул ее в сторону и глотнул из крохотного горлышка. Упав на колени, разжал зубы черноволосой и влил маслянистую жидкость в рот девчонки. Кровь изо рта пополам с зеленоватой жидкостью струйкой побежала по бледному, как саван, лицу, закапала на ворот льняной рубахи. Тип чертыхнулся, попытался встать и упал рядом с девицей. Странные светло-серые глаза безжизненно уставились на Солода. Флакон, подскакивая, покатился по полу и замер у самых сапог ошалевшего купца.

Лянка привстала на кровати, безумными глазами обвела комнату, тихо, душераздирающе застонала, и снова рухнула на постель, закатив глаза. Кожа посерела, почернела, скукожилась, сморщилась, покрылась глубокими морщинами. И рассыпалась в прах. Вместо жены на постели лежала куча пепла. Солод отмер, заорал. Он орал, когда катился с лестницы, орал, когда мчался через корчму, орал, когда несся по улицам, расшвыривая прохожих.

Нашли его только под вечер, пропахшего мочой, трясущегося от страха и безумного. Белого, как лунь.

Я бреду сквозь густой туман по узкой каменой тропе. Холод и липкая сырость пробирают до костей. Под ногами клубится грозовое облако. Безмолвие нарушает лишь карканье ворон и тоскливый плач неясыти. И тихий зов, идущий со всех сторон: ”Горе, Гореслава… ”. Хочу крикнуть, но не могу вдохнуть, но надо, надо сказать, что я - не горе… В отчаянии взмахиваю руками, срываюсь вниз, в тяжелое живое и вязкое грозовое нечто. Вспышка молнии, в ядовитом отблеске мелькает чье-то лицо с запавшими глазами и заострившимися чертами лица. Глаза тьмы. Мои глаза, мое лицо. Ужас придает сил, я кричу, ору, срывая голос: “Я - не горе! Я - Зоря, ты, мерзкая тьма!“. Тихий смешок катится эхом, змеей заползает в душу, нашептывая: “Моя, моя…”.

- Зоря! Зоренька! - знакомый голос зовет, кричит, прорываясь сквозь туман и беспросветное отчаяние. Я не могу ответить, не могу, рыдаю от злости, сжимаю пальцы, впиваясь ногтями в ладони до крови, но спасительной боли нет, мне никак не вырваться из омута тьмы и страха…

Я разлепила глаза. Кошмар. Слава Всевидящему, это был всего-навсего кошмар! Кровавая пелена понемногу рассеялась, и я с неимоверным облегчением узнала родные до боли черты.

- Лида… - я попыталась улыбнуться. Челюсть распухла и болела.

Она всхлипнула, уронив голову мне на грудь, крепко обняла. Я уставилась на черноволосую макушку с проседью. Дышать было тяжело, но ни за какие коврижки я бы не сказала об этом тетке. Мне было до дурноты страшно.

- Кой леший дернул тебя в драку лезть? Двадцать лет, а ума не нажито! На ноги встанешь, отдеру хворостиной, чтоб неделю сидеть не могла, - Лида подняла, наконец, голову, и вытерла покрасневшие глаза уголком полотенца.

Я, как могла, ухмыльнулась. Тетка оперлась о край постели, тяжело поднялась. Уперла руки в боки и склонила голову к плечу. Я хорошо знала эту позу. Сейчас кому-то мало не покажется. И это, к счастью, буду не я. А кто? С трудом повернув голову, я во все глаза уставилась на лавку напротив моей постели. Еж побери!