Михаил Воробьев - В сердце и в памяти

Когда шел на пионерский сбор, в школу № 70, то был уверен: буду рассказывать о последних днях войны — наступал май, месяц нашей Великой Победы. Но из-за парты поднялась маленькая девочка и взволнованным голосом попросила:

— Расскажите, пожалуйста, а как для вас началась война?

И отчетливо встало перед глазами то далекое, никогда не забываемое.

…Пакет от начальника штаба дивизии доставили уже под вечер. Вскрыл:

«К утру 22 июня выгрузить боевую технику из прибывшего на станцию Лапичи эшелона».

Приказ есть приказ. Приглашаю своего заместителя по политической части капитана Я. В. Пшеничникова.

Удивительный у меня комиссар. Начинали еще с 4-й Донской, а ни командирской лексики, ни строевой выправки он так и не приобрел. Зато как любили курсанты замполита! Что бы ни попросил любого из них сделать (а он, действительно, больше просил, чем приказывал), — все выполнялось и быстро и четко.

Ознакомившись с содержанием штабной депеши, Пшеничников — не в восторге.

— Да-а, отдохнули ребята…

Как понимаю его состояние. Учебного времени не хватает. Едва успеваем за новинками в теории подготовки сержантского состава. Вот только что вернулись с учений. Устали все — до предела.

Но раз надо — значит, надо.

Поднятая по тревоге бригадная школа младших командиров выступила к Лапичам. Добрым курсантским шагом до них от нашего лесного военного городка всего несколько десятков минут.

Вот и Лапичи. По размерам, пожалуй, лишь условно примешь за станцию. Это, скорее, полустанок, разъезд. Несколько домиков вытянулись вдоль железнодорожного полотна. Постройки одноэтажные.

Курсанты действовали споро. Когда тихая теплая ночь заалела рассветом, разгрузка уже заканчивалась. Шел четвертый час утра.

И вдруг появились самолеты. В дивизии да и в корпусе их не было. И все же едва ли кто в ту минуту подумал, что самолеты могут быть чужие. Они шли тесными группами, будто тяжелая гудящая грозовая туча. Вот развернулись над селом, правее нас. От самолетов отделились маленькие черные точки. И почти тотчас загрохотали разрывы бомб, над домами заплясали жадные языки пламени.

Что это? Осколок долетевшего до нас пограничного инцидента, наглая провокация или… война?

Подтвердилось самое худшее из предположений — была война.

Школа, правда, не имела потерь. Курсанты сумели быстро рассредоточить прибывшие танки и новенькие автомашины. И когда над станцией нависли «юнкерсы», на путях стояли лишь порожние платформы.

Потом — марш-бросок в район Барановичей. 210-й мотострелковой отводился участок Валерьяны — Шишецы. Три дня — 23, 24 и 25 июня — дивизия готовила полосу обороны. Тщательно отрывались окопы с ходами сообщения.

То и дело приходилось отвлекаться — ловили немецких воздушных десантников. Непрерывно бомбила вражеская авиация. И непрерывным потоком шли через наши позиции беженцы. В глазах — страх, боль и тяжелый упрек нам, воинам. Это тягостно действовало на бойцов.

Позиция курсантов бригадной школы пришлась на большое, в два-три километра, поле ржи.

Утро 25 июня выдалось тихим: нас не донимали вражеские самолеты. Схлынул поток беженцев. Мы с замполитом в очередной раз проверяли готовность курсантов школы к бою, беседовали с ними. Переходили от окопа к окопу. Люди мы с Яковом Васильевичем крупные, но рожь так высока, что почти нам по плечи. Ни ветерка, ни шороха. И вдруг не то стон, не то плач. Пшеничников сразу насторожился.

— Подождите здесь, я сейчас узнаю, — говорит и скрывается во ржи. Вскоре зовет: — Товарищ капитан, идите сюда, здесь такое…

Бросаюсь на его голос. И увидел, действительно, такое, что зашлось сердце. Во ржи лежала убитая молодая женщина, рядом с ней два детских трупа — девочка лет шести и мальчик лет двенадцати. А еще один малыш, — было ему годика полтора или чуть больше, — весь перепачканный в крови, дергал мать за кофточку и тихо попискивал. Плакать у него уже не было сил. Глазки оплыли от комариных укусов, и он почти не открывал их.

Пшеничников наклонился над убитыми.

— Их, видно, еще вчера пулеметной очередью с самолета срезали, — заключил он.

Я взял ребенка на руки. Он обхватил меня за шею и не отпускал, пока не пришли на КП. Нас обступили курсанты. Один дал малышке банку разогретых консервов. Это послужило как бы сигналом — к мальчугану потянулись руки с хлебом, консервами. Но малыш прежде всего нуждался во врачебной помощи. Я отдал его ординарцу, приказав отнести в санчасть. Что потом сталось с ребенком, удалось ли его переправить на Большую землю, узнать не пришлось. События развертывались стремительно.