Михаил Воробьев - В сердце и в памяти

— Что это? — спрашивает, и голос его дрожит.

— Это? — переспрашиваю я, не в силах оторвать взгляда от надвигающейся на нас молчаливой серой стены. — Смотрел кино «Чапаев», видел, как беляки шли без единого выстрела — в психическую атаку? Вот в такую же атаку идут и эти…

Идут смело, нагло. Пусть у нас нет патронов. Но есть штыки и приклады. Мы постоим за себя. Хватаю свой автомат, выбираюсь из окопа. Боец с винтовкой — за мной.

— Товарищи! — кричу. — Идем на прорыв! В рукопашную!

Эти слова передают по цепочке, по всей линии окопов.

Уже можно различать лица вражеских солдат и офицеров. Выбираю для себя цель — высокого тощего офицера. Лихорадочно решаю, куда ударить прикладом автомата — в плечо, по голове?

Но до рукопашной не суждено было дойти. У немцев не выдержали нервы, и они открыли огонь. Горячим полоснуло по животу, потом ударило в левую ногу. Падая, потерял сознание.

…Спустя несколько месяцев в штабе Брянского фронта состоялась у меня короткая встреча с генералом Пархоменко. Обстановка была сложной. Феофан Агапович очень спешил, но успел все же рассказать, что от немногих пробившихся к своим курсантов он узнал: капитан Воробьев погиб у деревни Погост. «Так ты и числишься в дивизии погибшим», — сказал.

А спасли меня местные жители. Ночью перетащили в деревню, несколько дней укрывали, потом разыскали в лесу остатки нашего военного госпиталя и перевезли туда. Но был я настолько плох, что врачам ничего не оставалось делать, как оставить меня в селе Малиновка, километрах в пятидесяти от Бобруйска, у лесника Демидовича.

В который раз перечитываю материалы торжественного заседания Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР, состоявшегося 21 декабря 1982 года. И каждый раз волнуюсь. Ведь своими глазами видел все, о чем говорил в докладе «Шестьдесят лет СССР» Ю. В. Андропов:

«Реальные качественные изменения, происшедшие за 60 лет в национальных отношениях, свидетельствуют о том, что национальный вопрос в том виде, в каком он был оставлен нам эксплуататорским строем, успешно решен, решен окончательно и бесповоротно. Впервые в истории многонациональный состав страны превратился из источника ее слабости в источник силы и процветания».

И вспоминается сорок первый. Белоруссия…

«Граждане сознательные белорусы! Выдавайте коммунистов, офицеров и евреев», — взывали оккупанты к местному населению. А нас, тяжелораненых советских солдат и офицеров, у Демидовича жило шестнадцать человек. Тимофей Никифорович и его жена Лукерья Родионовна делали все, чтобы поднять нас на ноги. Помогали им в этом врач Мария, жительница Бобруйска, и соседи Демидовичей — Анна Никитична Шрубова, медработник, и молодые парни Борис Демешко, Григорий Бабич. А обшивали и обстирывали лазарет Катя и Нина, старшие дочери лесника.

Да и другие дети — Зина, Таня, Тамара, Соня, Аня и Фроня (всего у Демидовичей было восемь дочерей) — старались быть полезными для раненых. То воды подадут, то пот с лица вытрут. Даже просто рядом посидят, расскажут о чем-то — и уже легчает. Я быстро подружился с младшими Демидовичами. Им особенно понравилось, что служил я когда-то в кавалерийской части. И их стараниями за мной утвердилась кличка «казачок». Случалось, что и Тимофей Никифорович, обращаясь к жене, говорил.

— Ты бы, Лукерья, бульончику для нашего казачка сварила.

Здоровье мое заметно пошло на поправку. Уже начал, было, попрыгивать в комнате на костылях. Но вот однажды прибежала запыхавшаяся Катя. И с порога — отцу:

— Беда, батя, немцы у села!..

— Ах! — так и присела от неожиданности хозяйка и всхлипнула.

— Тихо, Лукерья, не паникуй, — спокойно заметил муж. — Давай-ка лучше самых тяжелых перетащим на сеновал. Остальных — в лес.

Был Демидович не то чтобы рослый, но коренастый и сильный. Опираясь на его плечо, я сравнительно быстро доковылял до сарая, стоявшего у самого леска, и поднялся на сеновал. Но в создавшейся ситуации была важна, пожалуй, не столько сила, сколько спокойствие Тимофея Никифоровича. Переправлять нас на сеновал было кому: Лукерья Родионовна — крепкая женщина, Катя и Нина тоже хорошая опора. А тут еще подошли наши докторши и Борис Демешко с Григорием Бабичем.

На сеновале нас оказалось семеро. Все были офицерами и все — с тяжелыми ранениями. В какое же трудное положение мы попали. Во дворы Демидовичей и их соседей входили автомашины. Наверное, расположится штаб какой-то немецкой части.