Валерий Перевозчиков - Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого

— А из прозы?

— Мне очень нравятся книги Федора Абрамова, Василия Белова, Бориса Можаева-тех, кого называют «деревенщиками». И еще — Василя Быкова и Василия Шукшина.

— Владимир Семенович, читатели интересуются Вашими будущими работами …

— Только что закончил сниматься в совместном советско-югославском фильме «Скованные шоферы». В основу сюжета легли подлинные события. В 1944 году отряд югославских партизан получил задание уничтожить колонну бензовозов, везущих топливо гитлеровскому танковому парку. В последний момент партизаны узнают, что шоферы бензовозов — советские военнопленные, прикованные цепями к рулевым колонкам. Одного из них я играю. Для своей роли написал песню. Она вошла в картину.

Кинорежиссер Иосиф Хейфиц пригласил меня в фильм «Мечта о Тихом океане», который он начинает снимать в Ленинграде. Сценарий написан по рассказу Павла Нилина «Дурь»; предстоит мне роль очень незаурядного человека с необычными представлениями о таланте и его предназначении.

Написал музыку и текст 25 песен к инсценировке «Алиса в Стране Чудес», которая будет записана на пластинку фирмой «Мелодия».

Начал работать над большой песенной поэмой; она будет состоять примерно из сорока песен. Как-то я подумал о том, какими могут предстать этапы истории человечества с точки зрения… лошадей. Ведь они самые верные помощники человека, наравне с ним несшие все тяготы войн, пахавшие землю… В поэму должны войти «Баллада о колеснице», «Баллада о телеге», «рассказы» лошадей великих военачальников — Александра Македонского, Наполеона, Кутузова… В общем, работы много!..

Беседу вел Марк Дейч

— Хоть раз в жизни вы задавали себе вопрос «быть или не быть»?

— Я думаю, что у всякого человека, который задумывается о смысле жизни, о том, зачем он живет, бывали такие моменты, когда он себе этот вопрос задавал, — значит, я тоже задавал. По разным поводам — по личным и по другим. Тут есть другая грань: решал ли я, быть или не быть? Но я думаю, что и перед Гамлетом не так стоял этот вопрос. Гамлет, которого я играю, он у меня не думает, быть ему или не быть. Потому что — быть; он знает, что хорошо жить, все-таки. И поэтому я не играю этот монолог в спектакле, что — «быть? или не быть?..», — чтобы он решал. Нет, мы даже играем по поводу того, что, как ни странно, вопрос, который всем ясен — что быть лучше и жить надо — все равно стоит перед определенными людьми всю историю человечества. Вот что Гамлета мучает — что, значит, что-то не в порядке, если ясно, что жить — лучше, а люди все время решают этот вопрос.

Поэтому я играю: «Быть или не быть — вот в чем вопрос, — достойно ли терпеть безропотно позор судьбы иль нужно оказать сопротивленье…» Это давно все ясно и решено, почему же мы все время об этом задумываемся? А вовсе не вопрос о том, жить ему или не жить. Вопрос в том, чтобы не вставало этого вопроса.

Я должен вам сказать, что вообще эта трактовка совсем новая в «Гамлете», потому что — ну, я видел немного, примерно шесть постановок — везде все-таки на сцене пытались решать этот вопрос.

Мы этот монолог в «Гамлете» делаем три раза, так что он — все время у Гамлета сидит, весь спектакль. Поэтому там есть такой кусок, когда идет занавес, король, свита вся занимаются своими делами: как Гамлета убрать, что с ним сделать… И уходит занавес, а в это время идет Гамлет и… я пытаюсь — правда: «Быть или не быть?..» — его все время свербит. Второй раз проходит снова он, и он пытается это разложить по полкам очень четко, как человек совсем без нервов. И он точно выясняет: «Быть иль не быть — вот в чем вопрос». Все очень точно известно. Он умеет вообще раскладывать все по полкам, Гамлет. И самое основное место, когда его так уже просто подмывает, он не может уже спокойно об этом говорить. И вот — то, о чем я сказал вам в самом начале — весь этот монолог на полном выплеске… Даже иногда мне кажется, что я не скажу весь текст. Что не хватит сил. Так его это мучает, почему он мучается этим вопросом.

Кстати, это более нервно и больше доходит до зрителя.

Нас спрашивали: «Что вы делаете с этим монологом?» Когда Мейерхольда спросили, он ответил: «Мы вымарываем», — чтобы к нему не приставали. Ну, мы его не вымарываем, мы даже делаем его три раза по-разному. И я его опять продолжаю, и закончив, — все равно продолжаю, чтоб было ясно, что Гамлета все время это мучает.

Так что я сам — совсем не «принц Датский», и я его не играю, потому что я не знаю, какой он был и какие — принцы. Мы пытаемся понять, что век был жестокий очень, что люди ели мясо с ножа, спали на шкурах, роевали, было много крови… Гамлет — он принц, и он готов на трон. Он готов уже стать главой государства — если бы он не учился в университете и не стал задумываться о том, имеет ли смысл жить в таких условиях, в какие он вернулся. Только в этом, наверное, есть принц — что он властный, знает, что вокруг него будут ему люди подчиняться, разговаривает он тихо, зная, что его будут слушать. А так, чтобы играть Гамлета-принца — мы этого не делаем.