Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

Подозреваю, что первые десятки этих партий были калькой кроватной войны, просто вместо одеяла шахматы двигались, соблюдая правила, по черно-белым полям. Правда, пришлось слегка подкорректировать привычную стратегию: пешки не ходят назад, – этот принцип приучал к ответственности за каждый выпад моих верных солдат. Основной же план и действия остались неизменными, поэтому любое соприкосновение враждебных фигур заканчивалось кровопролитием. Поляна пустела с пугающей быстротой. Но когда с обеих сторон оставалось всего по нескольку воинов, и каждому теперь был особый счет, я умерял свой пыл и останавливался.

И начинал думать.

Потому что видел необходимость понять, каким образом у одной стороны сохранилось изрядное воинство, в то время как у другой – в два раза меньше. Значит, до этого я что-то делал не так?.. И я вспоминал порядок своих действий – ход за ходом, благо память позволяла, все в ней отпечатывалось с фотографической точностью. Очевидно, анализ не приносил результата, и суть своих ошибок я не мог ухватить, – такой вывод делать приходится, иначе как объяснишь, что и в следующий раз борьба на доске начиналась со столь же яростного смертоубийства.

Да, но ведь на этой остановке партия не заканчивалась. Силы пока были у обеих сторон, причем силы неравные, и мое чувство справедливости естественно склоняло меня на симпатию к слабой стороне. А реализовать эту симпатию было непросто. Поддавки мне претили. И вот тогда я открыл для себя значение и цену пространства на шахматной доске. Только оно позволяло маневрировать, создавать угрозы, не входя в непосредственный контакт, отвлекать ложным маневром, чтобы вдруг – поменяв направление – нанести настоящий удар…

Естественно – это не осознавалось; естественно – это собиралось по крупицам. Накапливалось опытом, превращалось в знание. Знание не сформулированное, но, тем не менее, существующее во мне вполне реально, поскольку в следующий раз я уже пользовался им автоматически.

Но это шахматное самообразование продолжалось недолго. Если вначале мама не придавала значения моим играм на доске, тем более, что и случались-то они редко, то однажды она обратила внимание, что я вожусь возле доски достаточно долго. Она пригляделась – и поняла, что я не просто балуюсь, не просто, подражая взрослым, имитирую игру, – она поняла, что я действительно играю… Насколько это занятие близко к настоящим шахматам, она выяснять не стала. Вспомнив опасения насчет моих мозгов, она решительно забрала доску – и делу конец.

Так, очевидно, она посчитала.

Но яд шахмат уже вошел в меня, да и сладость запретного плода ведь общеизвестна. Короче говоря, я уже заболел шахматами и не имел ни малейшего желания отказываться от этого наркотика.

Выход мне даже не пришлось искать. Он открылся естественно как выражение моей сущности, как воплощение самого яркого из проявившихся у меня в детстве качеств – памяти: я стал играть в уме.

Оказалось, что это нетрудно.

Я видел доску, видел фигуры. Они послушно исполняли любой задуманный мною маневр. А поскольку это не требовало от меня ни малейшего напряжения, то я и не видел в этом ничего особенного. Я не сомневался, что играть в уме умеет любой шахматист, а уж взрослые – тем более.

Как-то так совпало, что именно в это время я заболел. Обычное дело. Вылезать из-под одеяла мне, конечно, не позволялось, и мои возможности в ведении военных действий были весьма ограниченными. Вместо просторов кроватки, на которых ничего не сдерживало мою фантазию, я мог пользоваться всего небольшим пятачком. Я двигался к стенке и ложился на бок, чтобы доступная для игры территория получалась побольше, но все это было не то. Я был лишен маневра и возможности строить сюжет; все сводилось к скоротечным схваткам; их привлекательность из-за частого повторения резко девальвировала, а лишенная мысли динамика не могла разбить скуку.

Выручили шахматы.

Вдруг оказалось, что в них можно играть сколь угодно раз подряд – и при этом они не надоедают.

Это было поразительное открытие.

Разумеется, только сейчас я перевожу в слова то чувство, которое овладело мною тогда. Чувство мореплавателя, уверенного, что открыл небольшой островок, и внезапно осознавшего, что это край огромнейшего материка. А тогда я просто радовался, что могу снова и снова наслаждаться процессом игры, варьировать планы и разрушать их контригрой, хитрить с самим собою, отдавая слабой стороне больше энергии своей души.