Александр Бек: День командира дивизии

Начальник штаба принес на подпись приказ о завтрашней операции.

Предстояло окончательно решить: шестерка или девятка? В шесть или в девять утра начать атаку?

Белобородов колебался: и за ту и за другую цифру были свои доводы. В шесть утра темно: возможна внезапность нападения, противник не сумеет вести прицельного огня. Но в темноте могут свои части перемешаться, могут сбиться с направления, будут скрыты артиллерия противника и его огневые точки, которые предстояло подавить.

- Все наши хозяева голосуют за шестерку, - сообщил полковник Федюнькин.

- И начнут не в шесть, а обязательно в шесть с гаком, - сказал генерал. - Позвони-ка еще раз, спроси, смогут ли они без гака.

Полковник вышел, а Белобородов опять стал рассматривать карту. Он молча просидел над ней, пока не вернулся Федюнькин.

- Ну что? Со всеми говорил?

- Со всеми. Все обещают: без гака.

- Тогда решаем: в шесть!

Он взял еще не подписанный приказ, на одной из первых строк поставил красным карандашом цифру "6" и внимательно прочел до конца.

Подписав,он произнес:

- Содес!

- Что это "содес"? - спросил я.

- Это по-японски: да, так! Ведь я три года в академии японские иероглифы зубрил... Еще, может быть, пригодится... Ну, звони, Федюнькин: бить шестеркой!

Полковник повернулся, но Белобородов остановил его:

- И передай, чтобы людей утром посолидней накормили! Побольше мяса заложить в котлы - по четыреста граммов на человека.

Полковник ушел к телефону.

Заложив руки за голову, генерал потянулся и сказал:

- Кажется, все. Что ж, комиссар, давай на боковую!

Но Бронников ответил:

- Нет, Афанасий Павлантьевич, я сейчас поеду.

- Куда?

- По полкам. Посмотрю на месте, как народ готовится.

- Не худо. К утру вернешься?

- Вряд ли.

- Тогда жду к обеду.

- Это верней...

Беглый короткий диалог, ровный повседневный тон. Но я знаю, что за этим скрыто многое. Знаю, что утром комиссару дивизии Бронникову придется, быть может, где-нибудь личным примером показать бойцам, что значит бесстрашие. Знаю, что из Истры он уходил с последней ротой, отстреливаясь от немцев. Знаю, что под Сафонихой он взял на себя командование окруженным, потерявшим командира батальоном и во главе гвардейцев с боем пробился из кольца.

Конечно, известно все это и Белобородову. Но генерал и комиссар не произносят лишних слов. Но все чувства проступают наружу; нежность лишь на миг, быть может, промелькнет во взгляде, в твердом мужском рукопожатии. А нередко обходится даже и без этого.

Бронников приказывает приготовить машину, одевается, уходит.

Белобородов ложится не раздеваясь, накрывается шинелью.

Я устраиваюсь рядом на полу. Генерал поворачивается на бок, кровать трещит под его телом.

- Спать, правда, не спится, - произносит он, - но хоть ухо немного подавить перед завтрашним. А завтра... Сколько сейчас времени?

- Без двадцати два...

- Значит, уже сегодня... Что пожнем сегодня? - И, помолчав, отвечает сам: - Что посеяли, то и пожнем.

Я закрываю глаза; тихо; слышатся редкие выстрелы тяжелых орудий.

И мне вдруг кажется, что я жадно читаю необыкновенно захватывающую книгу, читаю ее не на бумажных страницах, а в самой жизни, которая развертывается передо мной, которая и есть самое необыкновенное, что было когда-нибудь на свете. И страшно хочется заглянуть вперед, но книга не напечатана на бумажных страницах, заглянуть нельзя.

5

Сквозь сон слышу движение в комнате. Открываю глаза. Белобородов уже на ногах. Достаю из кармана часы - четыре тридцать пять. Вскакиваю, выхожу на воздух.

Чудесная мягкая погода. Падают крупные хлопья снега. Трубы над домом отдыха дымят; невысоко поднявшись, дым медленно расползается и тает: его не треплет, не колышет ветер. Небо закрыто облаками, а вокруг все-таки полусвет: чувствуется, что там, над застлавшей небо пеленой, катится полная луна. Облака просвечивают, как матовый абажур.

На крыльцо быстро выходит генерал, без шапки, в неподпоясанной широкой гимнастерке. Зачерпывая обеими ладонями снег, обтирает лицо, голову и шею. Потом ему льют на руки: он, пофыркивая, умывается и бегом возвращается в дом.

Хочется запомнить, засечь в памяти все, что я увижу в этот день, который - твердо знаю! - войдет в историю великой войны.

Вот они - страницы моих блокнотов, записи 8 декабря 1941 года. Я просматриваю лист за листом, восстанавливаю смысл каждого недописанного слова и вспоминаю минуту за минутой.

4 часа 50 минут. В штабе все поднялись. На столе самовар, хлеб, масло, колбаса. Закусывают быстро, некоторые даже не присаживаются. Многие надевают шинели; оперативная группа во главе с генералом сейчас уезжает отсюда в другой пункт - ближе к линии боя.