Александр Бек - День командира дивизии

Расставшись две недели назад с Белобородовым, я много думал и иногда рассказывал о нем. Порой он непроизвольно вспоминался мне - в воображении ясно вставал его облик...

И все же сейчас, когда он вышел из соседней комнаты, первой моей мыслью было: "Какое удивительное лицо!"

В этом лице - широкоскулом, с небольшими круглыми глазами - было, несомненно, что-то бурятское, что совершенно не вязалось с чистым, сочным русским говором. Еще в первую встречу я спросил об этой странности. "Иркутская порода", - сказал Белобородов.

- Здравствуйте, Афанасий Павлантьевич. Разрешите...

Я хотел, поздоровавшись, поздравить его и дивизию, но Белобородов прервал на полуслове:

- Здравствуй! Уже знаешь?

Он пожал мне руку с каким-то особым оживлением.

- Что знаю? Насчет знамени?

Генерал расхохотался. Он любил смеяться громко, от души. Посмеивался и полковник Федюнькин. Почему-то улыбался и связист. Белобородов хохотал всего лишь несколько секунд. Потом резко, без перехода, перестал, словно отрезал.

- Вручение знамени отложено, - сказал он.

- Тогда почему же?.. Почему вы все здесь такие веселые?

- Обожди немного. Скоро будем с тобой чай пить, тогда и расскажу. А сейчас тут мои орлы собрались. Сейчас у меня горячие минутки.

Круто повернувшись, он ушел к себе.

"Какой быстрый", - мелькнуло у меня. Движения и жесты Белобородова казались слишком стремительными для его плотной фигуры.

Вслед за генералом ушел и полковник.

За ними закрылась дверь. Я остался у полевого телефона.

3

Дверь иногда раскрывалась, входили и выходили командиры, тогда до меня долетали отдельные слова и фразы.

Впрочем, и через закрытую дверь я порой слышал голос генерала: не только в гневе, в споре, но и в минуты радости он любил говорить громко.

До меня доносилось: "Заруби себе - глубже обходить!", "Тогда здесь вот они дрогнут!", "И гони, гони, - не слезай с хвоста!"

А у телефона меж тем происходило следующее.

Из комнаты, где генерал разговаривал с командиром, вышел майор Герасимов, начальник связи дивизии. Он вынул карманные часы, положил на стол, взял трубку и вызвал заместителя.

- Говорит Герасимов. Достаньте ваши часы. Есть? Поставьте девятнадцать двадцать две минуты. Есть? Произведите поверку часов во всех частях, чтобы везде часы были поставлены по вашим.

Майор вернулся к генералу.

Через несколько минут к телефону вышел полковник Федюнькин.

- Дайте "Кедр". Алексей? Как ты себя чувствуешь назавтра? Не плохо? Ты за что голосуешь - за шестерку или за девятку? Не понимаешь? Шестерка или девятка - вспомни. Понял? За шестерку? Хорошо. Дайте "Клен". Николай? Ну, как ты - за шестерку или за девятку? Шестерка? Хорошо. Завтра поможем тебе капустой. Это мы им учиним. Этим мы тебя обеспечим.

Полковник ушел.

Дежурный телефонист подмигнул мне и сказал:

- Все говорим под титлами... Капуста, картошка, огурцы. Всего завтра он у нас покушает.

Дверь из комнаты снова открылась, показались знакомые лица - командир одного из полков 9-й гвардейской подполковник Суханов и комиссар полка Кондратенко. Мы поздоровались. Суханов, как всегда, выглядел флегматичным и даже несколько вялым; он не изменился за две недели напряженных боев; лицо с рыжеватыми бровями казалось, как и раньше, слегка оплывшим. В Суханове не было ничего героического, а между тем я знал, какое поразительное хладнокровие и мужество проявляет этот человек в самые страшные моменты.

А Кондратенко похудел. Щеки втянулись, глаза ушли глубже, тени на лице стали темнее и резче. Его шея была небрежно обвязана изрядно загрязненным белым шарфом. Он сорвал голос и поздоровался со мной сиплым шепотом.

Полк Суханова и Кондратенко считался лучшим полком в дивизии, а в штабе мне довелось слышать: "Каков командир, каков комиссар - таков и полк".

В раскрытой двери показался Белобородов.

- Еще вам, орлы, один приказ - выспаться, - сказал он. - До обеда я, должно быть, вас не потревожу. И береги горло, Кондратенко.

- Доктор велел трое суток не сердиться, - улыбнувшись, прошептал Кондратенко.

- Ого, я бы эдакого великого поста не вынес. Но ты все же продержись. Пусть Суханов вместо тебя сердится! - И, рассмеявшись, генерал захлопнул дверь.

В закрытой комнате он продолжал с кем-то разговор.

Через десять - пятнадцать минут дверь снова открылась. Опять вышли двое: один высокий, сутуловатый, в папахе, в овчинном полушубке, с шашкой на боку; другой поплотнее, в шинели с красной звездой на рукаве. Обоих я видел первый раз.