Николай Шубкин - Повседневная жизнь старой русской гимназии

Натура же у него была не лучше многих, может быть, хуже многих. По он никогда в жизни не позволил себе сказать, что черное — белое, а белое — черное или хоть бы серое. Остроумное сравнение числителя дроби с наличными качествами человека и знаменателя с его мнением о себе более глубоко, чем оно кажется. У папы был огромный числитель и маленький знаменатель и потому величина была большая» [6] Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник. М.: Современник, 1979. С. 453. .

Огромная духовная и социальная роль русской литературы в ту нюху умножилась непосредственным влиянием личности писателя. В 1911 г., когда Н. Ф. Шубкин начинает свои записи, прошли лишь месяцы после ухода Льва Толстого из Ясной Поляны и из жизни. Его произведения вновь и вновь перечитывают соотечественники; его призывы, события его жизни у всех на устах. Его дух как бы парит над страной. Если XIX в. во Франции проходит под знаком «комплекса Наполеона», то Россия начинает XX в. с «комплексом Льва Толстого», завороженная, заколдованная его художественным гением, его идеализмом, его непрестанными мучительными поисками истины и веры. В той или иной мере его могучее воздействие коснулось всех политических направлений, всех слоев общества. И, конечно, его мысли, его споры с самодержавием, со Святейшим Синодом, с теологами и философами, с официальной школой — это мощная поддержка идеализма учительства.

Публикуемые ниже записки — подлинный документ своей эпохи. И вместе с тем это напоминание о непреходящей ценности социально-нравственных функций, исполнять которые призваны люди этой профессии, этой судьбы.

Я уже пятый год педагогом. Немало тяжелых минут пришлось мне пережить в связи с этой деятельностью. Но все-таки я люблю это дело. Люблю свой предмет — словесность и желал бы быть хорошим учителем, полезным для своих учениц.

Пусть же этот дневник помогает мне разобраться в моей работе, пусть копит он крупицы опыта, которые часто затериваются и забываются без всякого следа.

Уже больше месяца как начались занятия. Пока чувствую себя бодрым и довольно уравновешенным. А это для учителя очень важно.

Но в общем не с приятных вещей начался этот год. Весной, когда я уже уехал, здесь сильно нашумел один родитель — адвокат фон К-с, дочь которого оставили на второй год. Он кричал на начальницу, жаловался попечителю и грозил, что будет у ног государя. А теперь директор получил из округа для отзыва три его пространных жалобы-доноса на весь педагогический персонал. И чего только нет здесь! И истинно русские указания на «жидовско-польскую аристократию», которой будто бы покровительствует начальница, и намеки на взятки, на которые будто бы выстроен мой дом (перешедший мне еще от покойного отца), и целый ряд всевозможных ложных фактов вроде того, что я говорил, что оставлю его дочь «своему товарищу К.», с которым я учился еще в младших классах средней школы и с которым с тех пор никаких дел не имел. Теперь директору приходится разбираться во всех этих нелепых инсинуациях и снимать с нас показания. Все это было бы возмутительно, если бы не было так глупо!

Умер Столыпин… Вокруг его имени начинается националистическая вакханалия, которая отозвалась и у нас. С удивительной скоростью, — скорее, чем всякие деловые ответы, — пришли из округа подписные листы на сооружение ему памятника. В реальном и частной гимназии «страха ради иудейска» подписались все. Но у нас все-таки большинство не подписалось. Неужели и за это влетит? Неужели даже и в этом педагог не может быть хоть немного независим!

Почему же Илиодор мог безнаказанно даже отказаться от панихиды? А против памятника восстает даже «Русское знамя»!

29 сентября

Сегодня день «забастовок». По приходе в V класс я услышал голоса, толкующие об общем отказе. Когда стал записывать в журнал, бойкие девочки А. и Б. стали обращать мое внимание на доску, где было, очевидно, написано об отказе. Но я как будто не слыхал и стал записывать отказы отдельных учениц, подошедших к столу. Тогда зашумели и остальные, говоря, что отказываются все. Я немного разгорячился и отослал всех на место, сказав, что это «безобразие», так как урок особенного ничего не представлял (было задано наизусть стихотворение Кольцова «Лес»). Была вызвана одна ученица, которая и ответила урок, причем в затруднительных случаях многие ей подсказывали. Я отметил эти факты, говорящие о том, что ученицы на самом деле знают урок. А в конце урока, когда уже вполне успокоился, еще раз вернулся к попытке отказа, объяснил, что такое злоупотребление нравом отказа вредит тем из их подруг, которые имеют действительно уважительные причины для отказа, и пригрозил, что в случае другого подобного отказа я не буду принимать отказов и от отдельных учениц.