Дмитрий Шеваров - Двенадцать поэтов 1812 года

В эти же дни Марин вынужден был подать рапорт о нездоровье вследствие открывшихся старых ран. Виной всему была злосчастная пуля Аустерлица, которую не удалось извлечь из груди поэта в 1805 году.

Последнее письмо своему старому товарищу-преображенцу Михаилу Воронцову, раненному в штыковом бою в Бородинском сражении, Марин закончил словами: «До свидания, друг и командир. Помни и люби Марина».

9 февраля 1813 года Сергей Никифорович Марин скончался на даче графини Веры Николаевны Завадовской за Нарвской заставой.

Полковник Давыдов в этот день воевал уже далеко на Западе, гнал французов где-то между Равишем и Германштадтом. «Летучий отряд» генерала Чернышева вошел в Берлин.

21 марта 1813 года Батюшков писал Вяземскому, из Петербурга в Ярославль: «Марин умер, и я о нем жалею…»

Ошибка переплетчика. — Надпись на книге. — Дорога из Петербурга в Москву. — На пепелище. — Воспоминание о перувьеневом камзольчике. — Горький дым. — Гибель Федора Дмитриева. — Витберг строит новый дом

Недавно, проходя по Старому Арбату мимо букинистических развалов, я остановился у одной книги. На корешке ее была оттиснута фамилия: «Димитриев». Кто же это? Оказалось — Иван Иванович Дмитриев, два переплетенных тома его сочинений 1893 года издания. Переплетчик по рассеянности поставил на корешке лишнее «и» в фамилии. Кстати, скорее всего, прадеда поэта так и звали: «Димитриев сын».

На пожелтевшем форзаце старой книги я увидел надпись чернилами округлым ученическим почерком: «Дорогой Ляле на добрую память от Гали в день ее рождения 4 июля 1942 г.».

Мне сразу вдруг представилась Москва той поры. Черные тарелки не выключались с утра и до ночи, и Галя, подписывая подруге книгу, могла слышать голос Левитана: «От Советского информбюро… В течение ночи на 4 июля на Курском, Белгородском и Волчанском направлениях наши войска вели бои с противником. На других участках фронта существенных изменений не произошло…» А накануне вечером радио сообщало: «После восьмимесячной героической обороны наши войска оставили Севастополь…»

Отцы у девочек были на фронте, матери — на заводах или в госпиталях. Днем в коммуналке оставались только дети да старики. И должно быть, это Галина бабушка посоветовала внучке взять в подарок красиво переплетенный том Дмитриева. Тут и басни, и мадригалы, и элегии, и романсы…

Наивные, забавные, причудливые имена — «питомец Аонид любимый», «светлый Аполлон», «милый наш Анакреон», очаровательные Хлои, Темиры, Лизы и Лоры, и тут же «кролик, притаясь в кусточки, / Колеблет вздохами листочки…». И уверение: «…войны погаснет пламень…» [396] Дмитриев И. И. Сочинения. В 2 т. T. 1. СПб., 1893. С. 116.

И все это значит, что скоро вернется папа и все соберутся за одним столом, а под открытым окном будет цвести сирень, и мальчик из соседнего подъезда позовет: «Галя!.. Ты дома? Пойдем в кино, а?..»

Бабушка подсказала девочке, как красиво можно подписать книгу. Так появились «робкие детские строки / в пустыне старинных страниц…» [397] Строки из стихотворения В. В. Набокова «Осень»: И свод голубеет широкий, и стаи кочующих птиц — что робкие детские строки в пустыне старинных страниц… .

«Всякий русский, всякий христианин имел в виду в старости Москву, а после смерти Царство Небесное!» [398] Дубровин Н. Ф. Отечественная война в письмах современников (1812–1815). М., 2006. С. 252. (из письма неизвестного — И. П. Оденталю, осень 1812 года).

29 июля 1813 года Иван Иванович Дмитриев, отпросившись со своей петербургской службы, поехал в родную Москву, чтобы заново устроить свой дом, «новый приют для моей старости» — так он говорил.

Прежний деревянный дом Дмитриева у Красных ворот, в приходе церкви Святого Харитония, сгорел вместе с уникальной библиотекой. О библиотеке Иван Иванович особенно печалился. Весть о ее гибели так поразила его, что он написал Карамзину письмо, полное слезных упреков: как же так, ты был в Москве при Ростопчине, знал, что Москва обречена, и не предпринял ничего, чтобы спасти хотя бы часть книг!

Николай Михайлович оправдывался (в письме от 26 ноября 1812 года из Нижнего Новгорода): «Не брани меня… Судьба моей собственной библиотеки служит тебе доказательством, что я не имел средств спасти твою: всё сгорело; а твои книги еще может быть и целы, в каменной палатке, крытой железом… Прости, милый старый друг» [399] Карамзин Н. М. Письма И. И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 168. .