Александр Щербаков - Шелопут и Королева. Моя жизнь с Галиной Щербаковой

Все переговоры, процедура подписания родителями соответствующей бумаги сопровождались все тем же криком неспящего малыша. Когда нам наконец вынесли нашу драгоценность, мы поняли, что именно она была горластым бунтарем, она страдала от страха перед незнакомыми людьми или от обиды, что ее предали свои. Она увидела нас и в ту же секунду замолчала, а в следующую ее мордаха расплылась в неповторимо смешной улыбке.

Мы ехали домой все той же дорогой, но с прямо противоположным чувством, чем какие-то полтора часа назад. Не просто с легкой душой, а с ощущением, что мы спасли человека.

И это ощущение, это приближение к дому, удаление от чего-то опасного, угрожающего вдруг живо напомнило похожее движение, тоже связанное с ребячьей невзгодой, но – с дочерней.

Ей было четыре года, и она ходила в так называемый цековский детский сад на улице Кондратюка. У садика была летняя дача «Елочка» поблизости от Звенигорода. Закончив «первый курс» своего садовского образования, наша дочь в организованном порядке должна была поехать туда. Из-за этого и у меня, и у Гали душа была не на месте. Казалось бы, опытные родители: Сашка аналогичным образом уезжал с детским учреждением из Ростова аж в абхазский Гантиади. Впрочем, мы и тогда брали одновременный отпуск и проводили его там же, рядышком с летней дислокацией ростовского садика. Потому что как-то боязно отпускать столь маленького человека с чужими, по сути, людьми.

На этот раз на нас влияла успокаивающе именно дочка. Она была, казалось, счастлива от чего-то ожидаемого, неизвестного, но интересного. В день отъезда возле автобуса, на котором они должны были ехать, она выкаблучивалась перед своими одногруппниками, пританцовывала и выводила на разные лады какую-то дразнилку, состоявшую из одной фразы: «А у меня в подъезде вышка живет! А у меня в подъезде вышка живет!» Вышкой она называла Останкинскую телебашню, та была действительно недалеко от дома, дочь считала ее нашей принадлежностью, порой включала ее в свои игры и в таких случаях нередко вступала в диалог с ней. Иногда мне не удавалось избежать всеобщей игровой мобилизации и приходилось утробным басом «озвучивать» речь Вышки, чаще всего неумную – так полагалось по предписанному сценарию.

Все сели в автобус, и дочь весело в окне махала нам ручкой. Галя как бы даже немного обиделась:

– Гляди, как весело от нас уезжает.

Я хотел было сказать: «Вот и хорошо, что без страданий», – но тут автобус тронулся, и в последние секунды я заметил, как внезапно изменилось лицо девчонки, как на нем отразилось что-то вроде страха или, скорее, недоумения. Я ничего не сказал об этом Галине. Возможно, она это тоже заметила. Во всяком случае, в ближайший выходной день мы поехали в Звенигород, нашли эту «Елочку».

Она была обнесена высоким глухим забором из покрашенных зеленью досок. Зайти за него родителям было строжайше запрещено – об этом было объявлено задолго до дачного сезона. Нам удалось найти доску с маленьким отверстием от выпавшего сучка. И надо же: приникнув к нему, вдалеке, возле большого дачного дома я сразу увидел свое маленькое чадо. Было непонятно, чем занимались дети. Вот вдруг они стали звать какого-то Алешу. И наша девочка, приставив к щеке ладонь, тоже стала кричать: «Алеша! Алеша!» Но все, что бы она ни делала, было какими-то автоматическими, замедленными действиями, производимыми вроде с неким отставанием, будто, выполняя их, она думает о чем-то другом.

Мы возвращались в Москву в каком-то похожем состоянии. Был подсознательный порыв – забрать дочь из «Елочки», но останавливали, казалось, разумные соображения: пообвыкнется – и сама будет довольна; разве наша – не сможет, как другие дети? А вдруг вся проблема – в нашей мнительности?..

В понедельник, придя пораньше на службу, я сразу стал звонить в «Елочку». К тому времени на нашем шестом этаже с легкой руки работавшей в моем отделе Али Грамоткиной я прослыл как «папа Кати Щербаковой». Дома у нас не было телефона, и все дела с обустройством семьи в Москве я «утрясал» со служебного. И как-то получалось, что всего больше звонить приходилось по поводу дочки: детский сад, поликлиника, лечение зубов, согласования по всем таким поводам с финхозсектором ЦК комсомола и завредакцией Николаем Васильевичем Зайцевым и т. д. Чаще всего при повторных звонках кому-нибудь я так и представлялся: «С вами говорит папа Кати Щербаковой». А Аля, наша подруга еще с Ростова, разнесла это, как забавную информацию, по конторе.