Анна Ромм - Марк Твен

«Золотой мираж» отуманил и Твена. «Если война оставит нас в покое, — писал он сестре, — я и Орион сделаем вас богатыми…» Его надежды не осуществились. Предпринятые им поиски серебряной руды не увенчались успехом. Но хотя карьера золотоискателя и не удалась Твену, его неослабевавшая трудовая активность, толкавшая его на путь самой разнообразной деятельности, реализовалась в других формах. Еще в пору своего сотрудничества с Орионом он печатал в газете небольшие статейки. Работа в провинциальных газетах и журналах («Территориел энтерпрайз», «Кресент», «Калифорнией») помогла Твену найти себя как писателя. Его талант, родившийся в гуще народной жизни, питался ее впечатлениями. Общение с трудовой Америкой определило характер его юмора, сюжеты, характеры и образы его ранних рассказов и фельетонов. Среди людей труда, окружавших его в годы юности, он нашел и первых почитателей своего дарования. Его юморески, воплощавшие народную жизнь в формах, ей внутренне соответствовавших, нравились фермерам, рудокопам и лесорубам Запада.

К концу войны Твен переезжает в Сан-Франциско, а по возвращении с Сандвичевых островов, куда он предпринимает поездку, вновь выступает с чтениями юморесок. В дальнейшем идейные воззрения Твена во многом менялись, сатирические тенденции творчества усиливались, демократические идеи приобретали все более осознанное выражение.

Но народная основа произведений великого писателя оставалась неизменной, и именно она определила их внутреннюю логику и художественное своеобразие. Она же определила и характер его литературной позиции, в общих своих чертах сложившейся уже в начале его творческого пути.

Писательская деятельность Марка Твена началась после гражданской войны, определившей как общественную, так и литературную жизнь Америки. Годы, связанные с гражданской войной, были эпохой решающего перелома. События 60-х годов стимулировали рождение новых, реалистических форм искусства, потребность в которых назрела уже ранее. Хотя затянувшееся господство романтизма по существу кончилось лишь в послевоенное время, первые ростки реализма уже возникали ранее, в творчестве писателей середины века.

Широкая волна демократического движения вынесла на своем гребне песни Уолта Уитмена (1819–1892), романы Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896), стихотворения Джона Гринлифа Уитьера (1807–1892).

Творчество прогрессивных писателей 50-х годов было тесно связано с революционной традицией американской истории. При всем различии их писательского облика, при разном масштабе их творческого дарования, они были сходны друг с другом в своей страстной ненависти к рабству и насилию. Демократы и гуманисты, эти писатели являлись прямыми наследниками американских просветителей. Все они рассматривали свободу как «естественное состояние» человека и в своем протесте против рабства опирались на неопубликованный пункт джефферсоновской Декларации: «Рабовладение — это война против самой человеческой природы, война, нарушающая ее самые священные права». Их позиции были во многом ограниченными, на произведениях лежит известный налет утопизма, они не всегда понимали до конца подлинный исторический смысл происходящих событий. Но непреходящее значение их творчества заключается в том, что в нем нашли воплощение сокровенные чаяния народных масс, охваченных бунтарскими, революционными настроениями.

Мощный поток освободительных идей вовлек в свое русло даже писателей, в целом далеких от настроений политического радикализма. В бурной атмосфере предвоенных лет родились «Песни о рабстве» Генри Лонгфелло (1807–1882), книги Ралфа Уолдо Эмерсона (1803–1882), очерки Генри Торо (1817–1862).

Аболиционистское движение, несомненно, помогло рождению американского реализма. Оно толкнуло художников на путь изображения жизни во всей глубине ее реальных противоречий, во всей непримиримости ее социальных конфликтов, Оно приковало внимание к будничной повседневности, поставив перед американской литературой задачу ее художественного освоения. Задача эта была связана с немалыми трудностями как практического, так и теоретического порядка. Новая сфера художественного познания, действительная жизнь во всей конкретности своего исторически определенного, реального бытия требовала не только новых методов освоения, но и твердой эстетической санкции, признания за ней права на то, чтобы стать материалом искусства. Прозу следовало поднять на уровень поэзии, открыть ее внутренние поэтические возможности, разглядеть ее потаенную красоту, скрытую под маской будничного и повседневного.