Анна Ромм - Марк Твен

Все обычные ситуации взрослой жизни, перенесенные в мир детей, подвергаются ироническому пересмотру. Вспомним, например, замечательную сцену покупки клеща, в которой покупатель Том и продавец Гек ведут себя, как заправские дельцы, по всем правилам совершающие акт купли и продажи. Гек, стремясь сбыть клеща по возможно более высокой цене, расхваливает достоинства своего товара, а Том, напротив, находит у него множество пороков и изъянов:

— Что возьмешь за него?

— Не знаю. Неохота его продавать.

— Ну и не надо. Да и клещ какой-то крохотный.

— Ну еще бы! Чужого клеща всегда норовят обругать. А для меня и этот хорош.

— Клещей в лесу пропасть. Я сам мог бы набрать их тысячу, если бы захотел.

— За чем же дело стало? Что же не идешь набирать?.. Ага! Сам знаешь, что не найдешь ничего. Этот клещ очень ранний. Первый клещ, какой попался мне нынче весной.

— Слушай, Гек, я дам тебе за него свой зуб… и т. д. (4,54).

Эта юмористическая сцена несомненно имеет второй, скрытый план: она представляет в неожиданно комическом свете обычные деловые отношения жизни взрослых.

С этой же целью Твен предлагает читателям реестр вещей, составляющих богатство Тома: двенадцать шариков, пустая катушка, ключ, который ничего не отпирал, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котенок, медная дверная ручка, собачий ошейник без собаки, черенок от ножа, четыре куска апельсинной корки и старая оконная рама.

В подтексте этой обстоятельной инвентарной описи скрывается мысль о том, что и богатства взрослых имеют столь же относительную ценность, как сокровища Тома, представляющие объект зависти всего младшего поколения санкт-петербургских жителей.

Некоторые сцены романа носят откровенно пародийный характер. Так, эпизод, в котором Бекки, впервые представ перед Томом, бросает к его ногам цветок, представляет пародию на одну из самых шаблонных ситуаций заурядного любовного романа. В книге Твена эта сцена кажется живой и очаровательной благодаря множеству юмористических деталей, которые автор вводит в повествование, например сообщая читателю о том, что Том берет драгоценный дар любви не рукой, а пальцами ноги и вследствие плохого знания анатомии хранит его не около сердца, а около желудка. Эти юмористические подробности не только необычайно оживляют изображаемую Твеном штампованную картину, но сообщают ей особый, иронический смысл, переводя стандартные литературные ситуации в какую-то новую и неожиданную плоскость.

Одним из художественных средств, при помощи которых писатель достигает такого результата, является речь действующих лиц романа. Язык героев романа с его диалектизмами, неуклюжими оборотами, с его наивной непосредственностью служит Твену мощным орудием для достижения комического эффекта…

— …Ты разве никогда не видел брильянтов, Гек?

— Насколько я помню, нет.

— Но у королей целые горы брильянтов.

— Так ведь я не знаком с королями.

— Где ж тебе! Вот если бы ты очутился в Европе, ты увидел бы целую кучу королей. Там они так и кишат, так и прыгают…

— Прыгают?

— Ах ты чудак! Ну зачем же им прыгать?

— Но ведь ты сам сказал: они прыгают.

— Глупости! Я только хотел сказать, что в Европе их сколько угодно. И конечно, они не прыгают, зачем бы им прыгать? Поглядел бы ты на них, там их тьма-тьмущая (4, 160).

Юмористическая окраска этого диалога создается именно благодаря необычным словосочетаниям, которые совершенно невозможны и немыслимы для взрослого человека. «Короли прыгают…» Наивное выражение Тома, столь типичное для словаря ребенка, вызывает в сознании читателя картину, явно несовместимую с традиционными представлениями о величии, могуществе и власти. К такому результату и стремится Твен. Уже здесь он пытается заодно с американскими обывательскими фетишами дискредитировать и европейские. Переоценка ценностей, предпринятая им в «Томе Сойере», стихийно толкала писателя на путь широких обобщений, подготавливающих появление его другой книги для детей — «Принц и нищий» (1882). Но место «Приключений Тома Сойера» в американской литературе определяется не только критической тенденцией этого романа.

Его негативный пафос неотделим от позитивного, и эта вторая сторона художественных свершений писателя, еще не очень заметная в его юмористических рассказах, в новой книге Твена приобрела значение ведущего конструктивного фактора.

Роль книги Твена как нового этапа в развитии художественного сознания Америки во многом заключалась в том, что она открыла новый источник поэтического в той самой жизненной прозе, поэтические возможности которой вызывали столь сильное сомнение у предшествующих и современных Твену американских писателей. Простая жизнь с ее будничными переживаниями, заурядными событиями, обыкновенным языком в интерпретации Твена стала неисчерпаемым источником поэзии.