Глеб Скороходов: Три влечения Клавдии Шульженко

– Не получится, – возразила Клавдия Ивановна. – Такую фантазию писать некому. Мог бы Ашкенази, но с ним мы расстались, и думаю навсегда. Да ему и не до юбилея – надо зарабатывать, мотаться по стране, играть по три концерта в день, а тут еще репетиции со мной на него свалятся. Борю Мандруса попросить можно. Он хоть и обижен, согласится. Но… В общем, пианист отменяется.

И когда были обсуждены все песни, найдено каждой из них место в будущем концерте и программа перепечатана на машинке, Клавдия Ивановна сказала:

– Пора идти к Лапину!

Сергей Георгиевич возглавлял в то время Гостелерадио. Он назначил прием на три часа.

– Время какое-то неудобное, – заметил я.

– Напротив, – возразила Шульженко. – Наверняка он уже пообедает и будет в хорошем настроении. С мужиком, известно, на голодный желудок лучше не разговаривать.

Она надела кипенно-белую кружевную кофту и новые черные брюки из атласа.

– Но Лапин терпеть не может брюк на женщинах, – сказал я. – Он даже приказ вывесил, запрещающий появляться на работе мужчинам с бородой, а женщинам в брюках!

– Ничего, перетерпит! – бросила на ходу Клавдия Ивановна, взяв с собой большой букет белых калл – своих любимых цветов.

И в этом тоже была вся она: цветы, которыми собиралась умастить чиновника, и брюки, которые он ненавидел. Она всегда поступала так, как находила нужным, не считаясь ни с какими условностями.

Мы с Шурой, Александрой Федоровной Суслиной, ее костюмером, домашней работницей, близким ей человеком, остались ждать ее возвращения.

Клавдия Ивановна появилась минут через тридцать. Сияющая и очень довольная.

– Немедленно к столу! У меня разыгрался зверский аппетит! – объявила она с порога. И на наш немой вопрос тут же ответила: – Победа! Причем полная. Он дает не только Колонный зал, но и оркестр Силантьева. Я могу хоть с завтрашнего дня начать репетиции. «Я прикажу, чтобы вам немедленно сделали оркестровки на все песни, – сказал он, – а база оркестра в клубе фабрики «Дукат» в вашем полном распоряжении. Готовьтесь столько, сколько вам понадобится!»

– А брюки? – спросила Шура.

– Что брюки? – ответила Шульженко. – Взгляните! – Она прошлась по комнате. – Они настолько расклешены, что, по-моему, он их просто не заметил! Да и не собираюсь же я выходить в них на сцену. Завтра же пригласим Славу Зайцева и закажу ему три-четыре туалета. В соответствии с песнями. – И вдруг рассмеялась: – За работу, товарищи! Прошу к столу!

И вдруг вспомнила:

– Да, самое главное! Сергей Георгиевич согласился со мной, что концерт должен быть полнометражным. Для оркестра будет написана большая фантазия на темы моих песен, не вошедших в программу, а я смогу за это время поменять туалет! Ну, не замечательно ли?! – Она радовалась как ребенок, которому нежданно-негаданно достался желанный, но ничем не заслуженный подарок. – Нет, вы подумайте только – Колонный зал наш!

Отвлекусь немного, чтобы сбить пафос. И с этим залом, и с застольем вспомнились истории.

Однажды после концерта, когда я зашел за кулисы Колонного зала, Клавдия Ивановна давала интервью.

– Знакомьтесь, – представила она меня журналистке, – мой верный поклонник и творческий друг. Сколько бы раз я ни пела в Благородном собрании, он всегда в форме гимназиста сидел в ложе, положив форменную фуражку с двуглавым орлом на колено. У меня даже была примета: он в ложе – все будет в порядке.

Журналистка с удивлением посмотрела на меня – я был невозмутим, и слова немого вопроса застряли у нее в горле. Как только она вышла, я рассмеялся:

– Клавдия Ивановна, ну какое Благородное собрание и гимназист?! Вы начинали петь – Колонный зал был Третьим домом Советов, а гимназии закрыли за много лет до моего рождения!

– Ах, Глеб Анатольевич, – вздохнула она, грустно улыбаясь, – все так, но зато как красиво звучит!

Как-то ее спросили:

– Почему вы перестали петь «Записку»?

– Устала песня, – ответила она.

Она любила красивые слова. Не красивости – красивые слова и поступки. Отсюда «дурнозвучие» и «Благородное собрание», «тряски нервное желе», «каллы для председателя», «с устами сомкнулись уста», «устала песня». Слова эти звучали у нее естественно и уместно. Так, как будто других и не было…

Как-то мы засиделись, работая над программой новой пластинки.

– Шура! – зовет Клавдия Ивановна. – Пора ужинать. Достань фраже и Кузнецова.

Кузнецовский фарфор с кобальтовыми ободками я не раз видел, но фраже? Столовые приборы или бокалы? Нет, бокалы – это баккара. Тогда что же?