Глеб Скороходов - Три влечения Клавдии Шульженко

И вдруг друзья меня огорошили:

– Вот купили в Пассаже твою пластинку!

Я с удивлением рассматривала черный диск, на этикетке которого на фоне морского прибоя значилось: «Ленкино. На отдыхе. Песня Тони. Музыка Дзержинского». Моей фамилии не было. Но из патефона звучал мой голос.

И я все поняла. Летом 1935 года мне позвонил Ваня Дзержинский и попросил:

– Не можешь ли спеть мою новую песню? Она в твоем стиле – лирическая и о любви. Эдик Иогансон снимает веселую комедию «На отдыхе», и сценаристы у него отличные ребята, хоть и начинающие, – Евгений Шварц и Николай Олейников, но у Нины Зверевой – она играет главную роль – ни слуха, ни голоса. Выручай! Ты споешь, а она под твою запись будет только открывать рот. В кино так сплошь и рядом делают.

Я пришла в ателье «Ленкино» – оно находилось неподалеку от нашего дома, спела все, что просил Ваня, но там стояли вокруг только киноаппараты и никаких пластинок не было и в помине.

Ответ я нашла на той же этикетке, по краям которой мелко-мелко было написано: «Воспроизведено с кинопленки по способу изобретателей Абрамович, Заикина и Товстолеса». Пластинка хрипела так же, как звуковое кино в те годы, – оно же делало первые шаги, но голос мой все узнавали. Главным судьей стал мой трехлетний Гоша, который показал пальцем на патефон и уверенно сказал:

– Мама!

Ну а тому, что изобретатели перекрестили героиню картины Таню в Тоню, никто не удивлялся. Пластинок у нас в доме было немало, и ошибки на этикетках стали предметом шуток. Например, куплеты Герцога из «Риголетто», спетые на итальянском, на пластинке значились не «Ла донна е мобиле», а «Ла донна е Нобиле», хотя прославленный генерал никакого отношения к Верди не имел. Помню, как мы смеялись, читая надпись на другом диске: «Богема», музыка Леонкавалло».

– Пуччини, наверное, перевернулся в гробу! – заявил решительно Коралли. – Я бы этих бандитов-изобретателей отдал под суд! Да и какое они имели право не написать, что поешь ты!

Но он погорячился. Изобретатели оказались очень милыми людьми, они пригласили меня в свое ателье и стали моими друзьями – технолог Лида Абрамович, звукооператор Валя Товстолес и главный заводила Володя Заикин. Это он переоборудовал свою квартиру в студию звукозаписи – на самом верхнем этаже дома возле Малого оперного театра. По-моему, там, среди микрофонов и аппаратуры, он и дневал, и ночевал».

Вряд ли стоит оспаривать значение пластинки в жизни эстрадного исполнителя. Для Шульженко пластинка была не только средством общения с аудиторией, какую не соберешь ни в одном концертном зале, но и итогом работы над песней. Чувство ответственности перед зрителем, которое актриса испытывает на каждом выступлении, в момент записи многократно повышается. Отсюда долгие часы работы, полная самоотдача, максимальная мобилизованность Шульженко в студии.

Но вот запись окончена, через несколько дней появляется черный поблескивающий диск – пробный оттиск первого тиража, и уже ничего нельзя изменить – пластинка вышла в свет, она начинает жить своей жизнью, переходя во владение слушателей.

Сегодня не многие помнят, какую роль играли в те годы пластинки, традиционно именуемые «граммофонными».

Символ дореволюционного мещанства – громоздкий граммофон с расписным раструбом, по инерции выпускавшийся нашей промышленностью еще в 20-х годах, уже попал на свалку. На смену ему в начале 30-х годов пришел патефон – портативный, легкий, который брали с собой, отмечая праздничную дату в учреждении или колхозном клубе, идя в гости или на «вечеринку», выезжая на «массовку», отдыхая в санатории, на даче или доме отдыха.

Увлечение патефоном стало благодатной темой для сатириков, создателей многочисленных скетчей, фельетонов, шуток, пародий. Музыкальный фельетон «Патефономания», исполнявшийся Александром Менакером, соседствовал с пародийным аттракционом «Серенада четырех граммофонов», показанным в мюзик-холле Зинаидой Рикоми, цирковая клоунада «Жертва патефона» – с сатирическим рассказом «Ночь на даче» в исполнении Владимира Хенкина и т. д.

Но патефон устоял. С примитивной ручкой, нуждавшийся в постоянном подкручивании, с грампластинками, шипа которых никто не замечал, он был вне конкуренции. Входившие в моду радиоприемники еще не получили массового распространения, да и по сравнению с патефоном они были менее транспортабельными и не умели обходиться без электрической розетки. Само радиовещание, не располагавшее еще магнитной записью, в те годы широко использовало «грамстолы» – модификацию патефона, большинство своих концертов строя на передаче в эфир граммофонных пластинок. Наконец, всесильное сегодня телевидение, начавшее свои регулярные передачи в марте 1939 года, по существу находилось в зародышевом состоянии, а количество телевизоров – 100 штук на всю столицу – говорит само за себя.