Елена Клепикова - Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества

Америка – последний крестоносец на белом свете, до которого тебе давно нет дела.

Твоя Венеция, которой сначала предрекали погибель от высокой воды, а потом от гипертерроризма, уцелела – благодаря отделению Северной Италии от остальной (граница прошла по реке По), поголовному, после взрыва Миланского собора, изгнанию из Паннонии муслимов и глобальному потеплению. Да, обезлюдела из-за вынужденого домоседства америкозов, евро и даже самураев, запустение ей к лицу, как раз в твоем вкусе. Зато с твоим Сверхгородом катаклизмы библейского масштаба: став главной мишенью и ставкой исламского гипертерроризма, Нью-Йорк как мифологема заменил Армагеддон.

Помнишь, еще до твоей женитьбы, которая свела тебя в могилу, вышли мы как-то из твоей берлоги на Мортон-стрит: солнышко светит, прохожие фланируют, как ни в чем не бывало, машины туда-сюда, а мы – к твоей любимой лагуне при слиянии Гудзона и Восточной, напротив мадам Свободы. И вдруг – шум: вертолет, военный. Ты сразу же сделал стойку. «Что с тобой?» – тормошу тебя. Молчишь. Как вкопанный. Не сразу пришел в себя. «Знаешь, что мне вдруг показалось?

Что это уже началось. Первый день новой мировой войны. Все как обычно, а мир катится к гибели. Чем не начало Апокалипсиса?»

И да, и нет, как ты любил говорить. Кассандра не должна бояться трюизмов, а ты посмеивался над милленаризмом – оргией дальнозоркости у близоруких в связи с предстоящей сменой четырех цифр на годовом календаре, до которой тебе не суждено было дожить: «Наперегонки – кто раньше кончится: век или я?» Ты привык всех обгонять.

Что в поэзии! Даже когда рулил свой захламленный книгами и рукописями музейный «мерс» 72 года. Помнишь, мчал нас, безлошадных, по Лонг-Айленду?

Какой русский не любит быстрой езды – тем более еврей! – и гордился мощным двигателем своего «старика» и собственной лихостью (бессчетные штрафы, один арест за превышение скорости).

– Это про тебя! – воскликнула я, когда на номерном знаке обогнанной машины мелькнуло: « I’m right ».

– Нет, про меня вот это. – И, ударив по тормозам, указал на соседний бампер: – « Don’t drive faster than your guardian angel can fly ».

Твой ангел за тобой не уследил. Да и как было уследить, если ты обогнал всех: свой век, своего ангела, свою смерть. Не она за тобой пришла, ты сам к ней явился раньше срока, устав ждать. Еще один образ смерти, она же – время: у ангелов опадают крылья.

А тогда, в Монтоке, где ты показывал нам океан, как личное открытие, и моя усмешливая, как всегда, мама, спросила, а чем он, собственно, отличается от моря, окромя водного количества, мы повстречали на берегу чудака-рыболова, который выбрасывал пойманную рыбу обратно в океан:

– Oily and fishy .

Я обернулась к тебе, требуя объяснений.

– Представь, для него голуборыбица слишком жирная, а главное – рыбная. Рыба не должна быть рыбной.

Я сделала большие глаза.

– Рыба должна быть мясом. Вот почему юсы так ценят туну – по-вашему, тунец: из нее можно делать стейки.

– Море – фикция, – это уже к маме. – Фикция безграничности в замкнутом пространстве. Если ты не видишь горизонта, значит его нет, да? Океан – это когда количество переходит в качество. Разница как между оседлым и кочевым человеком. То есть принципиальная. Я – кочевник по судьбе и по назначению. В 32 мне выпала монгольская участь, но седло при мне как себя помню. Кочевник и океан – оба! – компрометируют идею горизонта. Воплощение бесконечности для конечного человека – вот что такое океан. А море для меня теперь что озеро. Маркизова лужа! Вот где разница сугубо количественная. Да и то, как сказать: те же Великие озера – чем не море? А Каспийское море, наоборот, – озеро? Только не надо мне про соленую и пресную воду, прошу тебя! Океан – это стихия, бунт, жуть, смерть. Предпочел бы быть похороненным на дне океана, как капитан Немо.

Мы только что прибыли в Америку, все было внове, ты был наш гид, видно было, как тебе нравится это занятие – показывать и объяснять.

Пароходиком, на «серкл лайн», мы объехали с тобой Манхэттен, прошвырнулись по Гарлему и Чайнатауну с его гастрономическим аттракционом (чайниз фуд ты предпочитал всем другим едам), нырнули в сабвей, которым ты гордился, как некогда москвичи – своим метро.

– Полная противоположность! – сходу отверг ты сравнение, стоило только заикнуться маме, которая не разделяла твоих восторгов и вообще предпочитала смотреть на новое как на старое. – Да там подземный дворец, лестницы-чудесницы и прочая показуха, а здесь духота, грязь, отбросы, вонь, миазмы, бездомные и криминалы, но это и есть доказательство живой, фонтанирующей, функционирующей жизни.