Елена Клепикова - Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Это не совсем так. Даже совсем не так.

Венецейские романы в русском переводе, конечно, есть. В начале 20-х годов вышло его русское собрание сочинений в 29 томах! Да я и сам много его читал, будучи большим поклонником. Например, «Краткая жизнь Бальтазара Альдрамина, венецианца». Анри де Ренье называл Венецию городом наслаждений: «Нельзя не быть веселым в Венеции».

Или вот еще замечательная цитата, несомненно, близкая Бродскому:

«Меня крайне веселила мысль, что я могу устремиться прямо вперед, не опасаясь оказаться снова на прежнем месте, как это слишком часто случается среди улиц и каналов Венеции, извилины которых, в конце концов, приводят нас, помимо нашего желания, на то же самое место, откуда мы вышли, так что, в итоге круженья по ним, кажется, что встречаешься с самим собой». Бродский не просто читал, но штудировал Анри де Ренье. Скажу больше, я сам дал Осе пару его томиков, изданных в Academia. Тем более, там, помню, были переводы нашего с ним любимого поэта Михаила Кузмина.

НАТАША ШАРЫМОВА. Ладно, проехали. Здесь вы, Володя, наверное, правы. Вот вам другой пример. Бродского как-то в Нью-Йорке спросили, слышал ли он Роберта Фроста в 1962 году в Ленинграде, в Пушкинском доме. «Нет, – ответил Иосиф, – я был в это время в тюрьме. Не был он ни в какой тогда тюрьме, работал в геологической партии. Но… в воспоминаниях Володечки Уфлянда, они вместе идут на эти чтения!.. Я это прекрасно помню, потому что была на том выступлении Фроста и щелкнула его.

И таких примеров, Володя, множество. Каждый, кто обращается к биографии Бродского, сталкивается с проблемой реальности и ее фиксации и вынужден для себя как-то ее решать.

Кстати, о легендарном Фросте. Знаете, Володя, вроде бы я сделала в бродсковедении одно любопытное открытие. И, кажется, ни по-русски, ни по-английски о том, что я обнаружила, нет ни слова. А я читала множество книг о Роберте Фросте. Включая составленный Бродским сборник «Homage to Robert Frost», который вышел в 1996 году в Farrar Straus & Giroux, а оно специализировалось на нобелевских лауреатах, сущих и будущих. В этом сборнике их сразу три – Дерек Уолкотт, Шеймас Хини, Иосиф Бродский. Так вот, представляете, Роберт Фрост, начиная с 1929 года до самой смерти, выпускал к Рождеству небольшой буклетик-поздравление, который рассылался друзьям, коллегам, поклонникам и спонсорам. Этот проект начался по инициативе сотрудников издательства Holt, Rinehart and Winston, которое издавало книги Фроста. Кто-то из начальства позвонил Джозефу Блюменталю, владельцу Spiral Press, типографии с превосходной репутацией. Для этого первого буклета Блюменталь выбрал – похоже, сам, не ставя Фроста в известность – стихотворение «Christmas Trees», написанное в 1920 году. Тираж – 250 штук. Роберт Фрост увидел у кого-то это поздравление и попросил типографа, с которым впоследствии подружился, прислать ему несколько буклетов. Так началось их сотрудничество.

Последнее поздравление было напечатано в 1962 году и разослано примерно за месяц до смерти поэта. Тираж – 16 555 штук. Думаю, это поздравление было послано и в Россию, тем писателям, с которыми поэт встречался в Москве или Ленинграде в сентябре этого года: Анне Ахматовой, Корнею Чуковскому, Евгению Евтушенко.

Иосиф Бродский мог увидеть этот буклет, но мог и не знать о нем, пока жил в России, но чтобы он не знал о нем в Америке?.. Маловероятно, чтобы Иосиф, ставший частью американского литературного истеблишмента, не узнал об этой традиции: многие американцы, особенно в литературных кругах, коллекционировали эти Christmas cards Роберта Фроста. Однако сам Бродский ни разу не упоминал Роберта Фроста в связи со своими Рождественскими стихами или еще кого-нибудь, хотя «стихи к Рождеству» – устоявшаяся литературная традиция, в том числе и в православии.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Как интересно! А вы, Наташа, не хотите заняться подробным анализом цикла Фроста и отличий Рождественских стихов Бродского от фростовских?

НАТАША ШАРЫМОВА. Почему нет? Вот выкрою время и опубликую работу на эту тему. А пока давайте возвратимся к Бродскому. Во время последних четырех лет жизни Иосифа я его не видела – работала в Москве. Переписываться с ним мне было как-то не с руки. Понимание того, что такие письма автоматически становятся артефактами и предметом истории, парализовало меня. Кроме того, я испытывала определенную неловкость, Иосиф не хотел приезжать в Россию по разным причинам, а я там работала и процветала. Сейчас же я думаю: какое счастье, что он тогда не поехал в Петербург! Убеждена, живым бы его не выпустили.