Владимир Крючков - Личное дело

С начала учебного 1953/54 года ветер перемен достиг и нашей дипшколы. Однако все нововведения «спускались» сверху, причем очень дозированно, ни о какой инициативе снизу и речи быть не могло.

В те годы я читал лекции о международном положении по линии общества «Знание». Прежде чем выходить на аудиторию, нужно было получить какие-то установки, ориентирующие на официальную точку зрения, поэтому все пропагандисты, как нас тогда называли, сами бегали на лекции и так называемые «инструктивные» доклады наших известных политических обозревателей — Олещука, Корионова и других. Мы жадно ловили каждое слово наших корифеев пропагандистского фронта и всякий раз замечали какие-то подвижки в оценках «текущего момента», улавливали новые акценты в интерпретации советской внешней политики. Однако больше всего наше внимание привлекало все то, что касалось личности самого Сталина. Хотя как раз в этой области не было значительных изменений, все же было очевидно, что имя Сталина произносилось все реже, все меньше ссылались на его высказывания. У большинства из нас это вызывало скорее недоумение, ведь в каждом еще продолжал жить образ вождя, неразрывно связанный с победой в войне и другими важнейшими свершениями советского народа.

С чувством сожаления всегда думаю о том, что лишь один, да и то только последний год проучился в дипломатической школе после окончания эры Сталина. Существенные коррективы в учебные программы были внесены уже после моего окончания ВДШ. Тогда, по рассказам выпускников более поздних лет, совсем в другом ключе начали проходить семинарские занятия — стало больше дискуссий, творческого подхода.

1954 год, июнь. Позади ВДШ, красный диплом, распределение на работу в МИД, на венгерское направление. Отшумел торжественный выпускной вечер, впереди долгожданная дипломатическая работа, а пока что месячный отпуск, который получили выпускники.

Мы с женой решили использовать эту возможность для того, чтобы получше отдохнуть в преддверии работы на новом поприще. Поскольку нам рассказали, что новоиспеченным дипломатам положена форма, мы с женой решили, что мне незачем иметь два пальто — хватит и одного, «форменного». Поэтому прежнее мое добротное «гражданское» пальто мы продали, получив таким образом дополнительные «отпускные». А 1 августа, когда я вышел на работу в МИД СССР, нам объявили, что форму для дипломатов отменили… Так и пришлось потом еще целый год донашивать совсем старое пальто, которое, по счастью, сохранилось от прежних лет.

Так вот и жили, порой с трудом дотягивая «от зарплаты до зарплаты», хотя оптимизма и веры в лучшее будущее было не занимать. Историю со злополучной формой и так неосмотрительно, по-цыгански проданным пальто вспоминали со смехом, без какого-либо сожаления.

В МИДе встретили приветливо. В первый же день группу новых дипломатов принял заведующий IV Европейским отделом Михаил Васильевич Зимянин. Обратило внимание, что в его рассуждениях, советах сквозила непривычная «вольность» по отношению к официальной линии. В ходе беседы Зимянин постоянно бросал такие непривычные для нас фразы: «Здесь мы должны еще хорошенько подумать», «Кое-что придется пересмотреть», «Во внешней политике должны быть новые подходы», «Социалистический лагерь необходимо всемерно укреплять, но соцстраны во многом должны определяться сами» и так далее в таком же духе.

Старшие товарищи рассказали новичкам, что раньше высказывания руководства носили куда более категоричный, заданный характер. Так что ветер перемен достиг и такой, прямо скажем, консервативной организации, каким было тогда наше внешнеполитическое ведомство. Чувствовалось это по всему, хотя было ясно и то, что настоящие перемены еще впереди, и никто пока не представляет себе ни их конкретного содержания, ни даже направленности.

Во многом наш новый, вернее, скорректированный внешнеполитический курс должен был определяться тем, по какому пути пойдет внутриполитическое развитие страны в постсталинский период. А что делать со страной, как управлять ею в новых условиях, никто в нашем тогдашнем руководстве представления как раз и не имел. Одни явно не хотели порывать с прежней жизнью, другие же, хотя осознавали необходимость реформ и были готовы решительно покончить со старым, пока еще не знали, как это сделать практически. К тому же сказывалось наследие сталинской эпохи — никто, по крайней мере в руководстве, не отваживался на решительные самостоятельные поступки. Лидера под стать этому сложному историческому моменту в нашем отечестве, как всегда, «не нашлось». Именно поэтому государство, да и общество в целом начали движение вперед без четкой концепции, без ясных ориентиров.