Сергей Есин - Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

И теперь самое последнее, так сказать крайнее. Не затеял бы я это огромное цитирование, если бы не одно обстоятельство: суд между министром Соколовым и бывшим министром Швыдким закончился мировой. Швыдкой отозвал свой иск.

5 сентября, понедельник. Еще вчера вечером позвонил Александр Иванович. На один день многовато известий о смерти: умер Валерий Васильевич Иванов, приемный отец нашего декана. Несколько лет назад он еще читал у нас лекции, а как-то давно я был у них в гостях на даче, он был бодр, покуривал, не против был выпить стопку, а самое главное — ведь мы все учились по его учебникам. Если мне не изменяет память, рассказывал о войне, которую прошёл. Александр Иванович сообщил, что отпевание в 11 часов на Ваганьковском кладбище.

Приехав в институт, постоял у дверей аудитории 1-го курса, отобрал у опоздавших 4–5 студенческих билетов (если не приучить сначала, они так и будут опаздывать, а на 5-м курсе не станут ходить вовсе).

Еще у себя на "Университетской" купил на гроб покойному лилии. На Ваганьковском долго ждали. Родные, видимо, к его смерти были подготовлены, хотя, в общем, всё произошло внезапно: 29-го отвезли в больницу, а в пятницу, 2-го, он уже умер. Очень жаль Галину Ееоргиевну Виноград. Я представляю, как всем им будет теперь трудно, придется думать и о материальной стороне жизни, все-таки у него была пенсия фронтовика, а теперь эта огромная квартира останется на трех женщин.

На Ваганьковском кладбище поразил разгул роскоши. Чудовищный памятник братьям Квантришвили, на самом почетном месте — памятник Листьеву, даже памятник Высоцкому меня раздражает: люди будто не понимают, что все эти лица перед русской культурой и временем — полное ничто. Сейчас вообще на московских кладбищах этот разгул мавзолеев. Входя, уже ощущаешь атмосферу больших денег. В человеческой памяти самое недолговечное — именно мавзолеи, бронзовые скульптуры, гранитные плиты, а мы остаемся или в памяти близких или в памяти целого поколения людей, если что-то для них сделали, что-то совершили. Цепка и долговечна только устная память. Сказки переживут все произведения художественной литературы.

Народу было очень много. Я с интересом разглядывал дочь Марии Валерьевны — Машу; это уже молодая женщина, хорошо одетая, знающая, как себя вести и что на что менять. Боюсь, что в жизни это знание ей может сильно помешать, но, как ни странно, может и вытянуть.

Простоял всю панихиду, испытывая, как всегда, удивительное чувство слияния с прошлым. Священник хорошо говорил о жизни вечной. Покойный и присутствующие понимали слова службы, наверное, лучше всех в Москве — это были крупнейшие специалисты по старославянскому языку. К сожалению, не зашел к отцу, который лежит там же, на Ваганьковском, в колумбарии. На своих у меня всегда не хватает времени. И всё равно, во мне присутствует некое ощущение праведности моей жизни, откуда оно берется — не знаю.

Вернулся в институт и сейчас занимаюсь делами наших веселых девочек, которые выпили по поводу нового учебного года и пытались протащить каких-то мальчиков сначала в институт, а вечером — в общежитие. Это Сакирская и Яхина, не очень уже юные девочки, которые и раньше несколько раз проходили у меня по приказам.

Вечером же мне сказали, что умер Володя Кейдан. Он звонил мне пару лет назад и спрашивал о моем замечательном армейском портрете, который он написал. Портрет был почти полностью погублен во время пожара в квартире, и это, пожалуй, единственная вещь, кроме икон, об утрате которой я сожалел. Мы договорились по телефону, что портрет я привезу с дачи, и он попытается его отреставрировать. Уже в Москве портрет лежал у меня с год, и вот месяц назад я стал торопить Максима найти телефон Володи. Тот на сайте Союза художников нашел список его работ, а в пятницу, оказывается, Володя, мой армейский друг, которому я так многим обязан в духовном смысле, умер. Прощай, с армии так и не повидались, Володя!

Утром в машине по мобильному отвечал на вопрос "Вечерней Москвы"

6 сентября, вторник. Первый в этом году семинар. Установил порядок обсуждений на ближайшие недели, для разминки прочел вслух ребятам одну из сказок Андерсена, в которой молодой человек решил стать поэтом "к Пасхе", говорил о текущем литературном процессе…

7 сентября, среда. Есть в начале сентября один день, когда все складывается ближе к свободе, к интересным беседам и встречам, нежели к рутинной несвободе и строгому, как работа в шахте, расписанию. В этом году Международная московская книжная выставка-ярмарка открылась в восемнадцатый раз. Не было еще года, когда бы в этот день не светило солнце, не стояла хорошая погода. Ритуал устоялся. Уже в третий или в четвертый раз ко мне приезжает утром Леня Колпаков, и вместе мы едем с ним на ВДНХ. В этот раз открытие было скромнее, чем обычно, на эстраде в центре выставки между павильонами не было никого из правительства, никакого Жириновского, главным же персонажем явился посол Польши, так как в прошлом году мы, русские, а в литературе надо обязательно говорить — мы, российские, были главными гостями на Варшавской выставке-ярмарке. Значит, в этом году у нас гостями стали вольные поляки. На эстраде стоял также В.М. Сеславинский, председатель Книжного союза С.В. Степашин, главный директор нашего книжного дела и один из учредителей "Вагриуса" В. Григорьев. Этот был в замечательном галстуке и роскошном костюме. Речи были не очень вразумительны, в рамках гуманитарных условностей. Живее всех был Степашин. Зачел что-то по бумажке Борис Васильев, я не слушал. На всё это мы с Леней Колпаковым и Юрой Поляковым смотрели снизу, говорят, неплохо.