Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой

Она отказывалась пить воду, которую приносили ей санитары, так как считала её отравленной. Она думала, что снова находится „на Севере“ и соглашалась пить только если я сама давала ей воду из непочатой бутылки.

Последние недели она провела в хосписе и на её последнее Рождество к ней вновь вернулась сила духа, и я наблюдала миссис Прокофьев во всём её великолепии. Я зашла повидать её днём, и она с ликующим видом сообщила мне, что к ней приходили и католический и протестантский священники, и она задала им несколько вопросов, но в ответах они не во всём согласились друг с другом. Поэтому она сказала им, чтобы они пошли прочь и возвратились разговаривать с ней только когда сами сойдутся во мнениях.

2-го января я провела с ней утро (первую половину дня). Было очевидно, что она очень слаба, большую часть времени она спала. На следующее утро мне позвонил Олег и сказал, что ночью она умерла, и он просит меня пойти с ним в хоспис повидать маму. Мы вместе пошли с ней проститься – Олег сделал несколько зарисовок и фотографий, чтобы послать семье в Россию.

Какую жизнь она прожила, и несмотря на всё как многого она достигла. Она щедро украсила жизнь родных и друзей, и, прежде чем начать новый день, я по-прежнему присаживаюсь на минутку, как она всегда нас учила».

Размышляя о своей жизни с Сергеем Прокофьевым, Лина Ивановна и в 80 годы говорит о его творческих достижениях и огорчениях со свойственной ей горячностью жены и музыканта, всё живо для неё как десятки лет тому назад, она делится, кипит, переживает, сердится, сочувствует.

«Это невероятно, как в семейной жизни всё в конце концов подчиняется тому, что ваш муж – творец. И сколь далеко вы бы ни заходили в том, чтобы отдать ему всё и больше чем всё, самым важным всегда остаётся его творчество. Как у матери и главы семьи у вас есть собственные заботы и обязанности, но всё это напрочь отбрасывается, как только речь заходит о каком-либо событии в его профессиональной жизни.

Конечно, если это премьера большого сочинения, то хотя вы ничем не можете помочь, разве что своим участием, вы тоже хотите присутствовать, потому что это часть и вашей судьбы.

Уму непостижимо, что многие думают, будто в жизни с человеком, который сделал себе имя и занял место в истории музыки, всё было легко и просто сначала и до конца. У нас была очень трудная жизнь, пока всё стало на свои места и дошло до стадии, на которой мы могли хоть что-то позволять себе и в материальном смысле. Мы прошли через тяжёлую борьбу, мы не сдавались, и я хорошо помню, как это бывало, когда какое-то произведение, над которым он работал, не находило отклика у критиков – а ведь критики – это всегда несостоявшиеся люди, которые потерпели крах в собственной карьере, и когда они чего-то не понимают, они немедленно припечатывают это полным непониманием или бессмысленным вниманием или чем-то в этом роде. И как часто он чувствовал себя очень плохо, когда некоторые из его произведений не были поняты, даже не то чтобы „плохо“, – он всегда говорил: „Они не готовы к этому, но в один прекрасный день они поймут. Они говорят, что у меня нет мелодии, но они просто не вымыли уши или что-то ещё, из-за чего они не находят мелодии“.

На самом деле можно взять любое из его произведений, о котором люди говорят, что в нём нет мелодии, и нужно просто сыграть его. Музыка непривычна, и слушатели не хотят делать усилий. Они хотят, чтобы всё оставалось классическим, но мы ведь не пользуемся теперь свечами, почему же надо отказываться от новейших достижений? А это ведь то же самое.

Когда вы находитесь в авангарде, всегда существует группа музыкантов, которые понимают вас. Потому что вы уже находитесь в их мире».

И в заключение.

Была одна редкая и своеобразная особенность у Лины Ивановны: с самого рождения она жила, словно на сцене, и никогда не уходила с подмостков, освещённых огнями рампы. Артистка на сцене жизни.

Когда она появлялась, тусклая картинка вдруг вспыхивала, цвета становились более насыщенными, разговоры, их темы приобретали внятность.

В её поведении при этом не было искусственности, наигранности. Напротив. Её непосредственность, уверенность, независимость, уровень, воспитание, испанский нрав, европеизм, даже ГУЛАГ (вспомним рассказ Е. А. Таратуты) – захватывали. Она была рождена со своим артистическим подъёмом и оптимизмом, возвышая окружающий мир.

Почитала талант и не выносила и не прощала бездарность, считая её источником многих человеческих бед.