Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой

Она прожила девяносто лет, и за три месяца до смерти голова её была совершенно ясной.

Это была grande dame, настоящая великая grande dame, к несчастью неизвестная. Совершенно незаурядная дичность. Я жалею только о том, что она не дожила до свободы в России, до падени Берлинской стены.

С господином Шмидтом можно было бы поспорить в разделе о «писателях», с которыми Лина Прокофьева не хотела работать, коль скоро при этом вставал вопрос об авторстве. Представляется, что причина отсутствия воспоминаний о Лине Ивановне или самой Лины Ивановны кроется совсем в другом. Она хотела написать воспоминания на протяжении всей своей жизни, – это подтверждают её сын и внуки, ответить на фальсифицированные воспоминания, опубликованные в СССР от её имени. Её стол на Кутузовском был завален всякого рода тетрадями, записными книжками, блокнотиками, в которых были перемешаны заметки и записки самого разного рода, от списка того, что надо было купить, до впечатлений от спектаклей, концертов, текущие дела и т. д. В то же время мы помним, что Сергей Олегович характеризовал её как человека рассказа, а не письма. Так оно и было. Но и не только в этом причина. Слишком многообразна, многопланова, разностороння была её жизнь, чтобы вот так вот, с лёгкостью начать рассказывать «родилась, вышла замуж и т. д.» Собеседник, или, как говорит г. Шмидт, писатель или автор должен был сам стоять на огромной высоте и обладать суммой знаний, достаточной для того, чтобы понять Лину Ивановну. Можно сказать даже, что ему надо было бы провести параллельно с ней немало лет, хотя бы в тех же широтах, чтобы ориентироваться во множестве фактов на протяжении десятилетий, когда наряду с основным протагонистом – Сергеем Прокофьевым – героями становились то Стравинский, Дягилев, Пикассо или Рахманинов, то Мейерхольд, Таиров или Эйзенштейн и уже не в Париже, а в Москве, прожить войну в Москве, пережить уход горячо любимого мужа, узнать на своей шкуре, что такое ГУЛАГ, – читатель уже знает эти этапы её жизни. И вот к такой женщине, – ей уже за семьдесят – приходит сколь угодно симпатичный автор любого пола и начинает задавать банальные вопросы. Ну, конечно же, кроме раздражения, у такого человека, как Лина Прокофьева, он ничего не может вызвать. Слишком насыщенна не только её жизнь в целом, но каждый эпизод. За любым именем скрываются бездны противоречий искусства, личных отношений, наконец, истории. И Лина Ивановна просит не перебивать её, а «автор» полагает, что его обязанность состоит в том, чтобы ввести её в нужное русло, она видит, что вопрос слишком сложен, она отвлекается, и её просто бесит, когда ей напоминают, с чего она начала.

Конечно, вслед за господином Шмидтом можно выразить огромное сожаление, что у нас не осталось достаточно наговоренных ею самой плёнок. Ведь даже из коротких и обрывочных её высказываний выявляется сплошь и рядом нужная подробность, необычный нюанс, неожиданный поворот мысли. Однако плёнки в расшифрованном по-английски варианте всё же существуют, и мы уже неоднократно обращались к ним.

Из работавших с ней людей – авторов – писателей – приходит в голову имя уже упоминавшегося мною Харви Закса, опубликовавшего на страницах журнала Ноэль Манн «Три апельсина» статью «Никогда не переставать бороться» или «Почему Лина Прокофьева так и не написала своих воспоминаний». [109]Особенности работы с Линой Ивановной, попытки написать её воспоминания, её капризный, женственный и в то же время совершенно справедивый склад ума отразились в этой работе. Она стоит того, чтобы процитировать её часть. Лина Ивановна не была музыковедом с их нерушимой верой в превосходство музыковедения над всеми прочими музыкальными специальностями. Думаю как раз, что именно характерность, то есть достоверность и живость деталей, ценнее, чем разглагольствования о любом из великих деятелей, с которыми столкнула жизнь Лину Прокофьеву.

Итак, Харви Закс:

«(…) Два месяца спустя мы встретились с ней в Милане. (…) Ей было около 85 лет, она была невысокого роста, полноватая, но очень энергичная. Помню, что когда я шёл с ней по Via Torino, у меня было ощущение, что я веду под руку маленький прекрасно вооружённый танк. Она сказала, что в 1920 и 1930 годы она часто бывала в Милане, но это был её первый за 45 лет визит. Бросив безнадёжный взгляд на молодую женщину в шортах, она сказала: „в наше время мы называли это нижним бельём“.

На другой день мы вместе с ней поехали во Флоренцию на представление „Дуэньи“ Прокофьева.(…) И потом с конца июня до середины ноября я провёл с ней в Париже три коротких периода, цель которых была сдвинуть с места намеченный проект.‹…›