Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой

Этому сочинению предшествовала его одноактная опера „Маддалена“, оркестровку которой он не закончил, она была завершена дирижёром Эдвардом Даунсом несколько лет тому назад и исполнена под его управлением на радио ВВС в Манчестере в 1979 году, сначала по-русски, а затем по-английски, в один и тот же вечер.

Даунс рассказывал мне, что в нотах были пометки Прокофьева, показывающие, как он собирался оркестровать оставшиеся части (примерно одну четверть произведения) и Даунс заодно изучил и „Скифскую сюиту“ и другие произведения этого периода.

Театральная премьера прошла в Австрии, в Граце в 1981 году, но спектакль не совсем удался. Это неудивительно: режиссёр и его друзья сами придерживались мнения, что эта музыка „little merit“. Когда Даунс исполнил её, красота музыки пронзила слушателей, в то время как оркестр в Граце не справился со своей задачей, может быть, и потому, что у них было недостаточное количество репетиций.

Думаю, истинная причина, по которой Сергей не закончил „Маддалену“, заключалась в том, что яркий экспрессионистский сюжет, увлёкший его в ранние годы, позже перестал интересовать его. Но он часто повторял: „Как-нибудь летом я непременно закончу ‘Маддалену’. Думаю, если бы встретился настоящий режиссёр, ‘Маддалена’ заняла бы достойное место. Конечно, она должна быть поставлена вместе с другой маленькой оперой, чтобы полностью занять программу вечера“. В Граце умудрились „инсценировать“ версию из кантаты „Иван Грозный“, и получилось смехотворно. Почему бы не взять к „Маддалене“ что-то из русской классики, „Иоланту“, например, или какую-нибудь из маленьких опер Римского-Корсакова?» [107]

Рассказ леди Даунс в дополнение к господину Шмидту доносит до нас темп принятого и выполненного решения (несколько часов!), а также почти детективную историю клавира «Евгения Онегина», чудесным образом попавшего к дирижёру в тот момент, когда он готовил его исполнение и вскоре осуществил его.

Но вернёмся к интервью с господином Шмидтом.

– Среди в некотором роде комических эпизодов:

Лину часто приглашали к себе разные знаменитости. Она рассказала мне две довольно забавных истории. Первая заключалась в том, что среди политиков, с которыми она встречалась, во всей Франции не оказалось ни одного, кто бы слышал о Прокофьеве. Единственным, кто знал его, был Барр, Раймон Барр [108]Причём Раймон Барр был совершенно потрясающий, потому что с ним можно было говорить о разных произведениях, иначе говоря, знания его были отнюдь не поверхностными, но глубокими. Но что было забавно, так это восклицания Миттерана или Ширака, «Прокофьев???», дальше этого дело не шло, и я не уверен в том, что это не осталось точно так же по сей день.

Вторая история: Лина интересовалась всем, – политикой в том числе. Встречаясь с Месье и Мадам Ширак, она спрашивала: «Почему вы не социалисты? Почему вы такие правые?» Эти слова она произносила на редкость ловко и изящно. Можно себе представить, какова была реакция окружающих.

Иногда я сопровождал её. Это было великолепно, и она совершенно очаровывала меня, но в тот момент, когда она переступала порог дома, куда была приглашена, я переставал существовать для неё. Она немедленно вписывалась в любую новую обстановку. На мой взгляд, она обожала приёмы, это была для неё потрясающая штука, она обожала говорить со всеми и говорила на шести или семи языках. Она проводила жизнь, расспрашивая людей, задавая им вопросы, иной раз нескромные. Очень живая, и очень активная, без всяких социальных предрассудков, – это было неважно для неё.

Журналисты и писатели, – она не была писателем, – часто брались беседовать с ней, полагаю, что некоторые из них должны были бы сохранить плёнки. Ей было о чём порассказать, и немало. Всё шло хорошо до тех пор, пока автор не произносил: «Я тоже хотел бы поставить своё имя на обложке книги». И тут его ждал от ворот поворот, полная катастрофа. Между тем среди писателей встречались и весьма известные, в частности, – американский биограф Прокофьева.

‹…›

Её интервьюировало BBC, я слушал эти плёнки, – думаю, они сохранились у сыновей, по крайней мере, я на это надеюсь.

Среди плёнок одна была особенно ясной, светлой, искрящейся, Лина делилась очень точными воспоминаниями, доселе мне совершенно не известными. Она наконец-то дала выход своей душе.

Другая кассета не такая великолепная. Первая была более оригинальная, там Лина очень интересно рассказывала о своих отношениях со Стравинским и другими музыкантами.