Дэниэл Смит - Думай, как Эйнштейн

И тем не менее, как только Эйнштейн начал занятия в цюрихском Политехнике, он тут же вернулся к старым привычкам и воспротивился формальным строгостям академического режима. Становилось очевидным, что Эйнштейн куда сильнее в физике, чем в математике, в подтверждение чего он сконцентрировал все свое внимание на движущих силах природы. В последние годы жизни он призна́ет: «В студенческие годы я плохо понимал, что куда более основательное понимание базовых принципов физики напрямую связано с самыми изощренными методами в математике». На практике же он в те годы демонстрировал столь явное пренебрежение к математическим предметам, что даже его профессор, Герман Минковский, на всю жизнь запомнил Эйнштейна «тем еще лентяем».

Но даже в своих увлечениях физикой он оставался весьма избирателен. Так, его куда больше занимали фундаментальные вопросы современной физики, нежели исторические аспекты этой науки, на которых и строилась большая часть процесса обучения в Цюрихе. Кроме того, он неизменно «залипал» на чисто теоретическом уровне исследований, почти не интересуясь практическими экспериментами. В 1899 году его преподаватель Жан Перне, в ярости от того, что Альберт стал отлынивать от практических занятий в физической лаборатории, накатал в ректорат докладную с требованием объявить «лоботрясу» выговор. А через несколько месяцев очередной опыт Эйнштейна в лаборатории профессора закончился взрывом, и незадачливый экспериментатор угодил в больницу с серьезно пораненной рукой. Вряд ли сей досадный инцидент мог вдохновить Эйнштейна на практическое изучение физики в дальнейшем. Скорей уж, он усвоил простую житейскую мудрость: тому, кто однажды спалил яичницу, больше не стоит соваться на кухню.

В период обучения в Цюрихе он вел довольно бурную светскую жизнь, вращаясь среди городской богемы. Как и следовало ожидать, ненасытное стремление получать от жизни все, что та предлагает, весьма отрицательно сказалось на его посещаемости в вузе. И это – лишь еще один пример его чрезмерного пренебрежения общими правилами и нежелания вписываться в жесткие рамки системы, что в итоге и привело к сравнительно низкой успеваемости Эйнштейна на общем студенческом фоне.

Его отказ от формального академического подхода продолжался долгие годы и после вуза. С большим трудом он заставлял себя отслеживать, что думают о предмете его исследований другие ученые. Так, в 1907 году он признавался, что плохо представляет мнение коллег о его труде по теории относительности, вышедшем в 1905-м, оправдывая это тем, что «библиотека постоянно закрыта в мое свободное время».

Поэтому вряд ли есть смысл задаваться вопросом: «Чего бы еще достиг Эйнштейн, выполняй он усерднее домашние задания по географии и математике?» И уж по крайней мере несправедливо предполагать, что Великий Чудак столкнулся бы с меньшими трудностями на заре своей научной карьеры, если бы корпел над всеми академическими дисциплинами в целом, а не только над тем, в чем был талантлив с рождения.

Упорное нежелание Эйнштейна подчиниться требованиям академического мира – зеркальное отражение врожденного бунтарства, сыгравшего столь важную роль в его теоретических изысканиях. Ярчайшим свойством его натуры было стремление к независимости от посторонней воли. Он считал, что личность и социум сосуществуют в очень хрупком балансе, при котором первое ни в коем случае не должно подменяться вторым. А в 1932 году написал: «Без созидательных личностей, способных на независимые мысли и суждения, развитие общества невозможно – точно так же, как немыслимо взращивание индивидуума без питательной почвы ему подобных».

Природная мятежность проявлялась в нем с ранней юности. Насколько он обожал атмосферу учебы в Арау, настолько же ненавидел свою предыдущую школу, гимназию Луитпольда в Мюнхене, в которую ходил с восьми лет и которая гордилась своей квазимилитаристской дисциплиной. Многие годы спустя он с плохо скрываемым отвращением будет вспоминать, как его одноклассники гурьбой выбегали из школы поглазеть на маршировавший мимо полк солдат. «Если кому-либо доставляет удовольствие шагать нога в ногу под музыку, – говорил он, – этого достаточно для того, чтобы я его презирал». Сам же он, как известно, предпочитал шагать в ногу только с самим собой.