Кирилл Николаев - Жизнь и смерть Эдуарда Берзина. Документальное повествование

Как-то на даче Рудзутак начал разговор со мной о том, что латышам надо больше сплотиться, строить свою культурную жизнь в Москве лучше, чем до сих пор, и что Латсекция в этом отношении не принимает никаких мер.

…Перед моим отъездом на Колыму в 1931 году, а также, когда я приехал в 1934 году, Рудзутак меня расспрашивал о моей работе на Колыме. Я ему рассказывал, сколько добыли золота и сколько предполагается добывать на будущие годы…» 3.

Вышеприведенный документ в «деле Берзина» еще в 60-е годы XX века читал литератор Н. В. Козлов и сделал такой комментарий: «Написано измененным почерком. Подпись не похожа». После просмотра тюремной фотографии Берзина Козлов там же записал: «Борода у Берзина в тюрьме — в белой оправе. Под глазами впадины, окаймленные резкими бороздами — полудужьями» 4. Отмечая изменения внешнего облика Берзина и резкие перемены его почерка, Козлов хотел подчеркнуть, что в следственной тюрьме ГУГБ на Лубянке директора Дальстроя подвергли жестоким пыткам. Именно этим объяснялось то, что кадровый чекист, сломленный этими пытками, пошел на самооговор, заявив «о своем участии в антисоветской, шпионской, националистической латышской организации».

После письменного заявления на имя Ежова Берзина следователи оставили в покое почти на месяц. В тюрьме он много думал, перебирая в памяти все, что узнал о Колыме за шесть-лот своей работы директором Дальстроя. История этого края была непростой.

Колыма и Магадан — слова, ставшие известными во всем мире со времен сталинского Большого террора, более семидесяти лет тому назад. В сознании большинства читателей эти географические понятия теперь неразрывно связаны со страшными словами «лагерь» и «политзаключенные».

Но так было не всегда. Еще в начале XX века мало кто слышал о Колыме. Только специалисты знали, что Колымой зовется большая река на северо-восточной оконечности азиатского материка.

В начале 30-х годов двадцатого столетия Колымой стали называть не только реку, но и территорию, к ней прилегающую — огромный край площадью примерно в миллион квадратных километров. Однако в то время слова «Магадан» не знал никто. Такого города не существовало.

Западноевропейские ученые и писатели издавна считали, что этот огромный кусок северной суши составляет часть Сибири. По их мнению, Сибирь — все, что за Уралом. Но российские ученые Сибирь доводят лишь до Байкала. Дальше — Дальний Восток. Так что по российским представлениям Колыма — часть Дальнего Востока.

На сопках, где сейчас раскинулась столица Колымы — Магадан, еще и в начале XX века не было ни одного дома. Здесь, на берегу бухты Нагаева, составляющей один из заливов северной оконечности Охотскою моря, не встречались даже налети. Сопки покрыты зарослями стланика — так зовется низкорослая разновидность вечнозеленой громадины сибирскою кедры. Среди стланика торчали одинокие деревца лиственницы, изуродованные постоянными сильными ветрами, круглый год, как в трубе, дующими здесь.

В эти места, на берег Охотского моря, спасаясь от комаров, летом приходило несколько семейств одной из аборигенных народностей Севера — эвенов. Они ставили две-три летних юрты и пасли на ветру оленье стадо.

На морском побережье кочевники собирали выброшенные волнами многочисленные обломки деревьев и разжигали костер. Слово «морские наносы» по-эвенски звучит как «монгодон». Так между собой называли эту местность коренные жители. Именно так, чуть изменив чужое слово на русский манер, пришельцы из советской России позже назвали родившийся здесь город.

Колыма в начале XX века жила тихой жизнью заброшенной далекой окраины огромной Российской империи. Небольшие народности аборигенов — эвены, юкагиры, орочи, коряки, разбросанные по огромным пространствам сурового горного края, тундры и лесотундры, продолжали жить родовым укладом. Практически здесь не было ни дорог, ни промышленности, ни земледелия. Ни рабочих, ни крестьян, ни капиталистов, ни помещиков.

Все — убого, мизерно, распылено.

На территории в миллион квадратных километров едва насчитывалось с десяток крошечных поселков. До ближайших городов Хабаровска и Владивостока сухопутной дороги не было — расстояние почти две тысячи километров. В летнюю навигацию по Охотскому морю приходили из Владивостока несколько суденышек. А зимой море замерзало, и это сообщение тоже прекращалось.

Даже телеграфной связи с «большой землей» большинство поселков не имело. Полудикая Колыма оставалась отрезанной от основной части страны огромными пространствами непроходимой дальневосточной тайги, тысячами рек, речек и ручьев, пересекающих этот возможный путь.