Но существенно не просветительское поприще Тынянова, само по себе чрезвычайно уважаемое, достойное и полезное. Существенно то, что он извлек из русской истории ее тайное, спрятанное, завешенное толстыми портьерами, закрытое шитыми мундирами, героическими полками, почтенными бородами и глубокомысленными лысинами значение. Он рассказал о последнем выводе земной мудрости — о том, что
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!
* * *
Первые исследовательские работы Тынянова относятся к тому времени, когда мудрость академического литературоведения исчерпала себя, что было совершенно ясно новой, еще не исчерпавшей себя мудрости, но абсолютно не ясно, как это всегда бывает, старой. Кстати, старая академическая мудрость охотно повторяла, что, мол, жизнь может нормально развиваться только при постоянном обновлении и еще что-то в том же роде.
Как всегда, когда эстетика выходит за свои пределы и начинает объяснять уже не одни явления искусства, но законы бытия, она в лучшем случае теряет для искусства значение, а в худшем (и наиболее распространенном) начинает ему вредить. Так случилось в конце первого десятилетия нашего века с символизмом, когда Вячеслав Иванов эстетику своей школы стал утверждать как религию, социологию и философию человеческого существования. Все это начинается с того, что утрачивается ощущение специфичности художественного произведения, а кончается тем, что изучение его подменяется исследованием психологии, истории, биографии художника, истории культуры и другими вопросами, вне которых художественное произведение не существует, но которые должны изучаться не сами по себе, а в произведении искусства.
Формальная школа, к которой принадлежал Тынянов, в поисках литературной специфики вывела художественное произведение за пределы психологии, истории, социологии, биографии, истории культуры. Понятое так художественное произведение, естественно, теряло связь со всем, что его окружало, и утрачивало общественное воздействие. Спор формализма с академическим литературоведением и другими школами не мог быть разрешен, потому что одна сторона настаивала лишь на внелитературных явлениях, а другая — лишь на внутрилитературных, в то время как художественное произведение, вероятно, может быть понято в связи с порождающей его художественную специфику внелитературной средой. Настойчиво отрицавшееся формализмом, общественное воздействие вступило с формализмом в борьбу и победило его.
После разгрома формализма Тынянову ничего больше не оставалось, как заниматься второстепенным (по его мнению) делом — писать романы.
Тынянов начал писать романы.
Романы были хорошими. Но значило ли это, что литературоведческие работы были плохими?
Творчество Тынянова-художника возникло не на пустом месте и не в жанре прощания с прошлым. Тынянов прошлое не сжигал. Он старался понять, почему литературная школа, к которой он принадлежал, вызвала такую ожесточенную неприязнь.
Художественная проза Тынянова родилась из не зависящей от писателя необходимости переосмыслить метод. Искусство возвращало в жизнь отвлеченные категории литературного процесса и показывало реальные взаимоотношения этих категорий с жизнью. Жизнь, которая окружала автора научных работ, считала, что он, ученый, ошибался во многом.
Профессиональная исследовательская работа Ю. Н. Тынянова началась в 1919 году со статьи «Достоевский и Гоголь (К теории пародии)», которую он напечатал в 1921 году [13] Изд. Опояз (Общество изучения теории поэтического языка).
. Через десять лет он собрал семнадцать наиболее значительных статей в книгу, которую назвал «Архаисты и новаторы».
Говоря о книге научных работ Тынянова, необходимо остановиться на ее названии. Название книги не вполне точно и несколько иронично. В нем противопоставлены понятия, которые обычно противопоставляются в бытовом просторечии, не зависимом от научной истории литературы. В научной истории литературы, которой и посвящена книга Тынянова, оказывается, что архаисты новаторам не противопоставляются и что новаторство вне историко-литературного процесса понято быть не может.
В историко-литературном процессе новаторством становится то, что разрушает изжившую себя эстетическую систему. Идея книги вступила в противоречие с ее названием, потому что слово «архаисты» было не антонимом слова «новаторы», а синонимом. Тынянов колебался, называя книгу «Архаисты и новаторы». Одним из вариантов названия было — «Архаисты-новаторы». Этот вариант предложил Тынянову его друг, ученый, сыгравший серьезную роль в литературной судьбе писателя, Ю. Г. Оксман.
Читать дальше