Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?

Ответ Вяземского на это письмо последовал 10 мая, но не получив оный, поэт снова шлет новое послание, в котором спрашивает у Вяземского: «Видел ли ты мою Эду? Вручила ли она тебе мое письмо? Не правда ли, что она очень мила?» Пушкин решил избавиться от беременной девушки с помощью друзей. Его совсем не взволновала ее дальнейшая судьба. Да и зачем! Он был уже во власти новых увлечений, новых любовных интрижек. Вяземский оказался более рассудительным и порядочным. Он ответил:

«Сей час получил я твое письмо, но живой чреватой грамоты твоей не видал, а доставлено оно мне твоим человеком. Твоя грамота едет завтра с отцом своим и семейством в Болдино, куда назначен он твоим отцом управляющим. Какой же способ остановить дочь здесь и для какой пользы? Без ведома отца ее сделать этого нельзя, а с ведома его лучше же ей быть при семействе своем. Мой совет – написать тебе полулюбовное, полураскаятельное, полупомещичье письмо блудному твоему тестю, во всем ему признаться, поручить ему судьбу дочери и грядущего творения, но поручить на его ответственность, напомнив, что некогда волею божиею ты будешь его барином и тогда сочтешься с ним в хорошем или дурном исполнении твоего поручения. Другого средства не вижу, как уладить это по совести, благоразумию и к общей выгоде».

Пушкин внял советам друга. 27 мая он писал Вяземскому из Пскова: «Ты прав, любимец муз, – воспользуюсь правами блудного зятя и грядущего барина и письмом улажу все дело. Должен ли я тебе что-нибудь или нет? Отвечай. Не взял ли с тебя чего-нибудь мой человек, которого я отослал от себя за дурной тон и за дурное поведение?»

Пушкин называет Ольгу Калашникову именем героини поэмы Баратынского «Эда», которая была напечатана в 1825 году и очень понравилась Пушкину. Сюжет поэмы был созвучен его чувствам и его связи. Эда Баратынского – финка, «отца простого дочь простая», блиставшая красой лица, души красой. Герой романа – русский офицер. Эда любит гусара, но боится его, боится ему отдаться. Поэма представляет собой психологическую историю обольщения Эды главным героем, который, не любя, увлекает Эду к падению. «Что за прелесть эта Эда! – писал Пушкин Дельвигу 20 февраля 1827 года. – Оригинальности рассказа наши критики не поймут. Но какое разнообразие! Гусар, Эда и сам поэт – всякий говорит по-своему. А описания финляндской природы! А утро после первой ночи! А сцена с отцом! – чудо!»

Любовные отношения с крестьянской девушкой в тихом, уединенном домике вернули Пушкина к прежнему ощущению сексуальной недостаточности. Истерический характер не позволял ему долго жить с одной женщиной. Недостаток разнообразия начинало тревожить поэта. Его «либидозная» энергия рвалась наружу и не находила применения своей мощи. Пушкину вновь нужно было испытывать страсть сразу к нескольким сексуальным объектам. Ближе к весне 1825 года поэт вновь зачастил в Тригорское, где ждало его женское царство различных возрастов. Можно было выбирать, а можно было и совмещать сразу несколько любовных увлечений. Осенью 1824 года поэт еще только проникался этой атмосферой мимолетных встреч: «Дела мои все в том же порядке, – писал он брату Льву, – я в Михайловском редко. Annette (Вульф) очень смешна; сестра расскажет тебе мои новые фарсы… Я ревную и браню тебя, – скука смертная везде».

Тригорские барышни видели в Пушкине и его молодом брате потенциальных женихов. Поговаривали даже о скорой женитьбе Пушкина на Евпраксии Вульф. Может, поэтому сбежал поэт из этого цветника, что бы не обременять себя брачными разговорами и намерениями. «Платоническая» возня с милыми, но простыми девушками лишь возбуждала его «чувственность», не давая удовлетворения. Однако теперь, после удовлетворения своей чувственности со смиренной Ольгой Калашниковой, которая, по словам поэта, «послушная, как агнец полевой», Пушкин бросился в мир новых приключений. В конце концов, он простил тригорским барышням все их недостатки и со всем примирился. По правде сказать, они действительно были очень милы. Иначе, несмотря на всю скуку заточения, Пушкин вряд ли проводил бы так много времени в их обществе.

А сама хозяйка Тригорского стала верным другом Пушкина с самых первых томительных дней Михайловской ссылки и до последних часов его жизни. Поэт ценил в ней не только женщину, несомненно и искренно преданную ему. Он видел в ней также человека умного и образованного, человека со вкусом и убеждениями. П. А. Осипова была старше Пушкина лет на пятнадцать. «Она, кажется, никогда не была хороша собой, – вспоминает период ее молодости одна из ее племянниц, Анна Петровна Керн, – рост ниже среднего, гораздо, впрочем, в размерах; стан выточенный, кругленький, очень приятный; лицо продолговатое, довольно умное; нос прекрасной формы, волосы каштановые, мягкие, шелковистые; глаза добрые, карие, но не блестящие; рот ее только не нравился никому: он был не очень велик и не неприятен особенно, но нижняя губа так выдавалась, что это ее портило. Я полагаю, что она была бы просто маленькая красавица, если бы не этот рот. Отсюда раздражительность ее характера. Она являлась всегда приятной, поэтически настроенной. Много читала и училась. Она знала языки: французский порядочно и немецкий хорошо… Согласитесь, что, долго живучи в семье, где только думали покушать, отдохнуть, погулять и опять что-нибудь покушать… большое достоинство было женщине каких-нибудь двадцати шести-двадцати семи лет сидеть в классной комнате, слушать, как учатся, и самой читать и учиться». В домашних отношениях Прасковья Александровна проявляла себя с довольно деспотической стороны: старших детей воспитала очень строго, хозяйством правила не особенно умело, но самовластно, а когда ревность или самолюбие ее бывали затронуты, – оказывалась способной к весьма крутым и решительным мерам.