Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?

Это письмо дало повод А. Вульфу записать а «Дневнике», что Пушкин «возвратился из Арзрума точно таким, каким туда поехал, весьма циническим волокитою». А в письме к сестре своей Анне Николаевне, по-прежнему влюбленной в поэта, он сообщает: «Александр Сергеевич сообщает мне известия о тверских красавицах. Кажется, самое время не имеет власти над ним, он не переменяется: везде и всегда один и тот же. Возвращение наших барышень, вероятно, отвлекло его от Netty, которой он говорит нежности, или относя их к другой, или от нечего делать. В следующих твоих письмах я верно узнаю, как продолжится и чем окончится любопытный его заезд из Арзерума в Павловское. По происхождению его, азиатские вкусы не должны быть чужды; не привез ли он какого-нибудь молодого Чубукчи Пашу (податель трубки)? – Это было бы нужно для оправдания его слов. По письму Анны Петровны (Керн) он уже в Петербурге; она одного мнения с тобой в том, что цинизм его увеличивается».

В Петербурге поэт тосковал, кутил, безудержно играл в карты, общался с друзьями, занимался литературными делами с Дельвигом. Он все время порывался куда-то уехать, подальше, просился за границу, даже в Китай. Поэт зачастил к Софье Астафьевне, содержательнице фешенебельного публичного дома, который посещала вся гвардейская молодежь Петербурга. Пушкин часто посещал его и в первые годы своей петербургской жизни, и много позже – уже даже будучи женатым. «Мы вели жизнь довольно беспорядочную, – говорится в одном черновом наброске. – Ездили к Софье Астафьевне без нужды побесить бедную старуху притворной разборчивостью». Эта фраза вполне автобиографическая. Некто Куликов Н. И. пишет о встрече Пушкина и Нащокина, и как они вспоминали свои прежние холостяцкие привычки.

«Они, бывало, заходили к наипочтеннейшей Софье Астафьевне провести остаток ночи с ее компаньонками. Александр Сергеевич, бывало, выберет интересный субъект, и начинает расспрашивать о детстве и обо всей прежней жизни, потом усовещевает и уговаривает бросить блестящую компанию, заняться честными трудом, итти в услужение, потом даст деньги на выход… Всего лучше, что благовоспитанная Софья Астафьевна жаловалась на поэта полиции, как на безнравственного человека, развращающего ее овечек». Среди черновиков Пушкина была найдена небольшая стихотворная зарисовка, имеющая отношение к заведению Софьи Астафьевны. Спокойно, даже торжественно, поэт описывает свои забавы:

В 1829 году с князем П. А. Вяземским стряслась неприятная история: тайные агенты донесли куда следует, что князь – человек женатый и солидный – провел с Пушкиным ночь в публичном доме. Пушкина никто и не думал беспокоить по этому поводу. Но князя обвинили в развратном поведении и строго выговорили. Вяземский был вне себя и собирался навсегда уехать за границу. Пушкин же, напротив, отнесся к этому происшествию очень легкомысленно.

«Сделай милость, – пишет он Вяземскому из Петербурга, – забудь выражение “развратное его поведение”. Оно просто ничего не значит. Жуковский со смехом говорил, будто бы говорят, что ты пьяный был у девок и утверждает, что ваша поездка в неблагопристойную Коломну к бабочке – Филимонову подала повод к этому упреку. Филимонов, конечно, борделен, а его бабочка, конечно, рублевая, паршивая Варюшка, в которую и жаль, и гадко что-нибудь нашего всунуть. Впрочем, если бы ты вошел и в неметафорический бордель, все же не беда.

Под покровом своего постоянного цинизма и матерщины поэт старался скрыть переживания, тоску и грустные мысли. Как типичный истерик, поэт окружил себя «броней», которая в маске разгульного и циничного волокиты охраняла его душевный мир от психологических ударов. «Понятие брони, – пишет А. Лоуэн, – было введено Райхом для разъяснения состояния, в котором возбуждение “связывается” защитным механизмом, имеющим определенную оберегающую цель, которая, с одной стороны, служит «защитой от раздражителей внешнего мира, а с другой – не выпускает наружу внутренние либидозные устремления».