Но с фактом пришлось считаться. 15 октября 1912 года я явился на свет я, четвертый ребенок почтового служащего Германа Винцера и его жены Анны.
На моих крестинах, которые праздновались в нашей квартире в Берлин-Вильмерсдорфе, собралось много родственников. Я, конечно, не могу поделиться впечатлениями об этом торжестве, потому что даже воспоминания вундеркинда не простираются так далеко. Но по рассказам родителей, братьев и сестер у меня впоследствии составилось некоторое представление о родственниках.
Тетя Мария, старшая сестра моего отца, носила платья из шуршащего шелка, стоячий воротничок с «косточками», мало ела и была весьма тонкая дама. Ее муж, дядя Бруно, заведовал чем-то в каком-то учреждении, и высказываемые им взгляды воспринимались родственниками беспрекословно, как мнение официального лица, исходившее чуть ли не от его величества кайзера. Вильгельм II тоже присутствовал при этом семейном торжестве – разумеется, не собственной персоной, а па портрете, с лихо закрученными усами, откуда и взирал на собравшееся общество голубыми со стальным блеском глазами.
Была там и тетя Эмма, наводившая страх на всю родню: в противоположность тете Марии она не только невероятно много ела, но и совалась во все, что ее явно не касалось. Так, показав на меня, говорят, она сказала: "Неужели же и это было необходимо? " Укоризненный вопрос тети Эммы вызвал немало двусмысленных замечаний мужчин по поводу запоздалого «божьего благословения». И моя бедная мать в смущении убежала на кухню – за добавочной порцией для тети Эммы. Ее муж, дядя Вильгельм, был унтер-офицером полиции. Он гордо восседал за столом в своем синем мундире, пропуская рюмку за рюмкой и втайне благодаря меня за представившуюся возможность выпить. Он крайне серьезно относился к своим служебным обязанностям, и когда шествовал по улице в своей остроконечной каске и с широкой шашкой на боку, то каждый, за кем числились старые или новые грехи, делал большой крюк, чтобы с ним не столкнуться. Дядя снисходительно отвечал отдававшим ему честь новобранцам в разноцветных гвардейских, уланских и гусарских мундирах, переполнявшим берлинские пивные, благосклонно приветствовал унтер-офицеров как равных себе, зато, когда навстречу попадался офицер, дядя вытягивался в струнку, насколько позволял ему внушительный живот.
А трое моих старших кузенов, сидя за курительным столиком, восторгались кайзером. Они-то и были моими крестными. В их честь я назван Бруно Францем Рудольфом.
Кузен Бруно погиб три года спустя под Верденом в звании лейтенанта и командира роты; Франц и Рудольф по тогдашней формуле «пали с богом в бою за кайзера и отечество», один – во Фландрии, другой – на Восточном фронте, под Тернополем.
Но на моих крестинах они так же не предчувствовали, что надвигается война, как и мои родители и родственники, не говоря уже о братьях и сестрах, которые были еще детьми. О грядущем бедствии могли знать только те, кто его вызвал и кто меньше всех от него пострадал.
Ну а мне из раннего детства запомнились только сушеные овощи, брюква, голод и слезы кругом да инвалиды и множество женщин в черном.
После войны мои родители переехали из Вильмерсдорфа в район Груневальда. Сестра тогда ухаживала за интернированными в Голландии немецкими ранеными и больными.
Моего брата Эриха отец отдал в сельскохозяйственное училище, которое давало квалификацию управляющего имением. После долгой голодовки очень многие открыли в себе склонность к земледелию и животноводству.
Дома с родителями, кроме меня, жил только «кронпринц». Торговое дело, которому его обучали, ему не нравилось, и он роптал на судьбу, что не родился годом раньше. Много раз он безуспешно пытался обмануть добровольческий приемный пункт, прибавляя себе год, чтобы его приняли в армию.
Однажды отцу для чего-то понадобился старый черно-бело-красный флаг; а так как найти его не удавалось, то у родителей заварилась ссора. Неужели же мать вообразила, попрекал ее мой отец, что, если кайзера свергли, значит, и флаг упразднили? Нет, придется ей вспомнить, куда она девала его при переезде. Когда после поисков пропажа нашлась, волнение утихло.
А у меня были свои заботы. Я опасался за собранную мною довольно изрядную коллекцию патронов, которую я то и дело пополнял, ибо жившие у нас на постое солдаты не очень тщательно следили за своими патронами.
Чего доброго, ища флаг, родители обнаружат мою трофейную коробку, где, кроме упомянутых боеприпасов, были еще две гранаты-лимонки. Тайник на чердаке стал теперь ненадежен. Взбредет отцу в голову раскопать еще какую-нибудь бутафорию, например портрет кайзера в золотой раме, что тогда? И я решил при первом же удобном случае перебазировать свой склад.
Читать дальше