Михаил Сухачёв - Штурман воздушных трасс

Едва врачи разрешили Прокофьеву ходить, как он включился в организацию учебного процесса. Фронт требовал пополнения. Наши войска перешли в решительное наступление, гнали фашистов с родной земли, и в это был вклад Полтавских курсов, как их до сих пор называли. Некогда было Прокофьеву заниматься своим здоровьем, хотя бедро болело с каждым днем все сильнее и сильнее. В конце концов настал день, когда на обширном участке открылась плохо залеченная рана.

Заместитель командующего ВВС округа, приехавший с приятной миссией — поздравить Прокофьева с присвоением ему звания генерала, застал его в постели. Тут же было решено немедленно отправить Гавриила Михайловича в Москву.

...Главный хирург военного госпиталя, осмотрев рану, внес поправку в намерение Прокофьева немного подлечиться:

— Нет, уважаемый, подлечиться здесь не получится. Операция, и немедленно, если хотите остаться на своих двоих.

...Через две недели, едва врач намекнул о скорой выписке, Прокофьев настоятельно попросил сделать это тотчас, обязуясь, в свою очередь, строго выполнять все медицинские предписания...

Сколько раз он потом клялся врачам выполнять их указания! Клялся и не выполнял, откладывая на потом, когда станет легче на службе. Но легче не становилось. Наверное, поэтому до сих пор болит нога. Вот и сейчас в тесной кабине самолета СБ от неподвижности по всему бедру разлилась тупая боль. Хорошо хоть, что заканчивается полет.

Летчик в сумерках разыскал свой, краснодарский, аэродром и, несмотря на трудные условия, произвел мягкую посадку.

Гавриил Михайлович зашел в штаб с намерением записать себе на завтра еще одно мероприятие — разыскать личное дело и фотографию Анисимова. Несмотря на то что часто приходилось разъезжать, начальник штаба возил с собой личные дела постоянного состава, и тех, кто жив, и тех, кто еще не вернулся, и тех, кто уже не вернется никогда.

То, что в такой поздний час в штабе еще работали, не удивило генерала. Курсы возвратились сюда совсем недавно, после освобождения Краснодара. Поскольку военный городок был полностью разрушен, люди восстанавливали его, не считаясь со временем.

Уже через четверть часа на стол Прокофьеву положили тонкую папку с красиво выведенной надписью: «Личное дело летчика-инструктора лейтенанта Анисимова». Генерал развернул ее, и с фотографии на него глянул молодой, похоже, с трудом удерживающий улыбку летчик. А дальше были скупые анкетные данные: имя, отчество, фамилия, национальность, год рождения — 1922-й.

— Двадцать второй, двадцать второй, — задумчиво повторил генерал, — в трудное время ты родился, лейтенант. А какое это время было для меня?..

Весной двадцать второго он закончил в Кадоме школу фабрично-заводского ученичества. Отец сначала очень обрадовался первому в семье документу, удостоверяющему, что «Прокофьев Гавриил Михайлович сдал экзаменационную работу с оценкой «отлично» и получил специальность широкого профиля». Но разобравшись, что из всех приобретенных сыном специальностей в деревне пригодно только кузнечное дело, Прокофьев-старший огорчился. У них в селе Белом есть старый кузнец, которому Ганька и в подметки не годится со своим документом.

Гавриил и сам не цеплялся за деревню. Вместе с Пашей Сухиным, другом по школе, они решили уйти в город и поступить на завод. Мысль о рабочей профессии, а вместе с ней и о городской жизни еще в ФЗУ овладела сознанием ребят. Преградой были родители.

— За легкой жизнью тянешься. Негоже нам от земли отрываться, Ганька. Не смей и думать, — пресек просьбу отец.

— Знаем мы город, пьянство одно и разврат, — вмешалась мать, хотя в городе никогда не была.

Выручил ребят преподаватель школы, которого они просили попробовать уговорить родителей.

— Попробуем, — хитро подмигнул тот и подтолкнул ребят к дому.

Как и когда он успел уговорить, ребята не знали, только вечером Прокофьев-старший подозвал Гавриила и, словно давно это решил, твердо сказал:

— Пойдешь в Выксу. Деревня тебе ни к чему. Вот письмо от преподавателя ФЗУ его приятелю на завод. Будешь стараться — станешь Гавриилом Михайловичем. Не будешь — вернешься в деревню Ганькой на всю жизнь. Собирать в дорогу нечего. Дам два с полтиной, мать пшена с полпудика наскребет. Что соберут Сухину, не знаю. Завтра на зорьке — с богом.

Утром все собрались у дома Сухиных.

— Вот на солнце идите, через село Ермиш на Тенгушево, верст тридцать пять — сорок, а там, говорят, узкоколейка ведет на Выксу. Сколько верст до нее и где она, это Выкса, пес ее знает, не был там, — сказал на дорогу отец Паши Сухина.