Виталий Станцо - То был мой театр

Последняя встреча с Малыщицким случилась в мае 1984 года, в дни работы Менделеевского съезда. С пятью сподвижниками, ушедшими из театра вместе с ним (Ведомский и Бороусов, естественно, в их числе) и двумя совсем юными актёрами, показал нам Малыщицкий в Доме моряка великолепную дважды пародию (пародию на сценическую стилизацию под лубок русских сказок и пародию на модные ныне ВИА) "Сказку о Шише московском". Час десять минут почти непрерывного хохота!

А живут (и работают) ребята трудно. Тем, кто остался, легче - и беспросветнее.

Интересно, сохранилась у нынешнего Ленинградского молодёжного театра родственная Таганке афиша - вертикаль с красным четырёхугольником и расходящимися внутри него буквами слова "ТЕАТР", образующими как бы театральные подмостки!?

Сцена из спектакля "Владимир Высоцкий".

О двух последних любимовских спектаклях надо рассказывать вместе. Хотя бы потому, что сценическая судьба у них общая: как и "Кузькин", оба они ни разу не были показаны на публике открыто, разрешенно. Ещё та у них общность, что в обоих спектаклях, поставленных Юрием Петровичем, в первоклассных актёрских ансамблях выделялся Николай Губенко - выделялся как актёр, редкостно умный и всё умеющий. Сценографическн оба спектакля были, как всегда нетривиально, решены Давидом Боровским. К этому, впрочем, опытный таганский зритель, а у меня есть основания причислять себя к их числу, привык. В остальном спектакли были разные, даже для разных сцен предназначенные: "Высоцкий" - для старой, "Годунов" - для новой.

Пушкинский "Борис Годунов" оказался под запретом - уму непостижимо! Обосновывали запрет правильными словами о бережном отношении к классике...

Любимов сделал спектакль не только о трагедии преступного царя, да и Пушкин не только и не столько об этом писал. Тема шире: человек и власть, именно она порождает и смутные времена, и безвременья. Оттого персонажи пушкинской трагедии в постановке Любимова были одеты в костюмы разных времён и народов. Но русское - преобладало. И стих русский звучал во весь голос:

... Достиг я высшей власти:

Шестой уж год я царствую спокойно.

Но счастья нет в моей душе. Не так ли

Мы смолоду влюбляемся и алчем

Утех любви, но только утолим

Сердечный глад мгновенным обладаньем,

Уж, охладев, скучаем и томимся?..

Пожалуй, больше всего боялся я в этом спектакле затяжных пушкинских монологов. И без того не по-тагански медленно развиваются события в трагедии. Ритмические перебивки есть, но они, если можно так выразиться, не в таганской тональности. Мелодия "Во поле береза стояла" естественно легла в симфонию Чайковского, но попробуйте представить ее у Баха...

Культура стиха, культура работы со словом вообще была в моем Театре достаточно высокой и в первые годы его бытия, к концу же она ещё выросла, и всё же стилистика пушкинского стиха в "Годунове" для таганских актёров стала ещё одним экзаменом на мастерство. Не все его выдержали. Но выдержал Губенко - исполнитель заглавной роли, выдержали Золотухин и Демидова в на редкость нетрадиционной сцепе у фонтана.

Впрочем, если с работы над стихом рассказ о постановке "Бориса Годунова" на Таганке вести уместно, то со сцены у фонтана начинать его, видимо, глупо. Хотя есть тут ещё одно хронологическое несоответствие: эта глава о двух последних спектаклях первого двадцатилетия Таганки, но "Годунов" был самым последним, а спектакль памяти Высоцкого - перед ним. И всё же - сначала о "Годунове". Потому что, хотя и было в нём таганское мастерство и таганский изыск, и даже острота, острость таганская, но эмоционально этот спектакль оказался всё же бледнее "Высоцкого", многое в нём было от рацио...

Не знаю, как было бы дальше, если бы "Годунов" увидел свет, но в репетициях и прогонах он скорее бил по мозгам, чем по сердцу.

Впрочем, кому - как. Видимо, я был уже слишком избалован Таганкой, умом понимал, что "Годунов" моему Театру по плечу. Неожиданных решений заранее ждал и мало чему удивлялся. Впрочем, когда увидел спектакль целиком в первый и последний раз, то после спектакля меня бил колотун.

А в репетициях, повторяю, мало что удивляло: и отсутствие царских палат (сценография была, как всегда, единой), и жезл с набалдашником, переходящий иногда из рук в руки - как единственный символ власти. Даже участие в спектакле фольклорного ансамбля под руководством Дмитрия Покровского - народной теме придали песенное начало - казалось, в общем, естественным для моего Театра... Было, конечно, чему удивляться, но - не слишком, в пределах по-тагански традиционного.