Исидор Шток - Премьера

Вечером Граня Кожикова устраивала у себя вечеринку. И пригласила меня.

Я пошел и веселил там всех, делая вид, что хочу украсть вещи хозяев: лампу, графин, швейную машинку.

Потом я сильно всем надоел, и на меня стали кричать и отнимать вещи. Тогда я напился, а папа Грани вывел меня во двор, толкнул, и я полетел в сугроб. Немного полежал, пришел в себя и вернулся в дом. Граня тоже напилась, и ей было плохо. Я держал ее голову и читал ей любовные стихи. А Виктор Гусев сочинял на всех неприличные эпиграммы, и его побили. Потом вышла в газетных папильотках Гранина мама и попросила нас удалиться. Мы и удалились.

По Каляевской улице меня, пьяного, вел под руку Додик Тункель, а я во все горло орал песню, которая начиналась словами «Мальчик, неприятность»…

В комсомольской ячейке разбирался вопрос о бытовом разложении некоторых юниоров. Я тоже фигурировал. Нас строго предупредили, что в случае повторения…

В стенгазете Виктор Гусев напечатал, сильно пригладив их конечно, свои эпиграммы на участников вечеринки. А там же была нарисована на меня карикатура. Я в костюме жандарма из спектакля «Барометр показывает бурю» стреляю в народ. И нос мой забинтован. А внизу гусевские стихи:

Ходил я по театру как побитая собака. На Гончарную набережную к четвероюродному брату и утром оттуда в театр шествовал пешком, не было денег на трамвай. А зима была холодная, снежная.

Все чаще вспоминал я мольбы отца не бросаться в театр, забыть о нем. Казалась бессмысленной вся моя деятельность в Театре Революции. К чему это приведет?

Стать актером мало-мальски приличным не было никаких надежд. Не ходить мне во фраке и цилиндре по вещественному оформлению Шестакова и не кричать: «Бульмеринг! Мой Бульмеринг-сити! Горит как факел!» И не изображать Семена Рака. Или селькора, которого убивает кулак. Или кулака, который убивает селькора. Или комсомольца, строящего новый Криворыльск. Не дадут мне этой роли. И никакой роли мне не дадут. Потому что у меня ни внешности, ни голоса, ни таланта. И такая большая конкуренция.

Буду я в «Акулине Петровне» вносить и уносить ширмы. Вот и вся моя должность.

Пришло письмо от мамы. Она ни словом не упоминает о статье в журнале. Пишет, что отец немного болен. Просит приехать к нему в Одессу. Но она сейчас не может, гастролирует с труппой. Выучила несколько партий на украинском языке.

Я пошел к Александру Яковлевичу Альтшуллеру. Просил поговорить об отце в Большом. Он обещал, но сказал, что надежд мало, все вакансии заполнены.

Как-то на одном из спектаклей Граня объявила, что выходит замуж. Четвероюродный брат попросил освободить угол, он меняется комнатами и уезжает с Гончарной набережной. Часовщик меня обратно не пускал, да и мастерская его из-за налогов и многочисленных жалоб клиентов закрывается. В ложах ночевать не разрешалось. Я спал где придется, каждую ночь на новом месте: у Гусева, у двоюродного дяди, у приятельницы двоюродного дяди, в Марьиной Роще, в Петровском парке… Уж и не помню, где ночевал.

Помню только, что сам себе поручил играть роль Гамлета. И играл ее. Где бы ни находился, я играл эту роль. Поклялся отомстить за поруганную честь отца. Бродя по Москве, охваченной нэповским веселием, мимо витрин, богато убранных всякой недоступной мне снедью, мимо лихачей на пролетках с дутыми шинами, я декламировал: «Кто снес бы бич, и посмеянье века, обиды гордого, забытую любовь…»

Правда, было не совсем ясно, кому именно я должен отомстить за отца.

Настала генеральная репетиция «Акулины Петровны». Мои товарищи играли роли, большие, маленькие, а я выносил ширмы. Я решил отомстить Максу Терешковичу. Взял у парикмахера большую привязную черную бороду, нацепил и в синем комбинезоне вышел на сцену.

В зале сидела публика. Увидев такого странного рабочего сцены, публика засмеялась. Терешкович остановил репетицию и диким голосом закричал:

– Уберите со сцены этого хулигана!

Публика опять засмеялась.

Я хотел ударить Терешковича. Но меня вытолкнули за кулисы, сорвали бороду и синий комбинезон. И я ушел из театра.

Была уже весна. На Тверском бульваре продавали мимозы. Я бродил по бульварам. Дошел до белого храма Христа Спасителя.

Неделю не являлся в театр.

Потом пришел и подал заявление об уходе.

Граня и ее муж Муля отговаривали меня. Советовали попросить извинения у Терешковича и у дирекции. Но я не попросил.