Иван Осадчий - Мы родом из СССР. Книга 1. Время нашей молодости

Бурно ворвалось в нашу жизнь кино и оказало невероятно сильное влияние на наше воспитание: мировоззрение, поведение, поступки. «Чапаев», «Весёлые ребята», «Цирк», «Волга-Волга», «Трактористы», «Богатая невеста», «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году», «Большая жизнь», «Оборона Царицына», трилогия о Максиме и трилогия об А. М. Горьком, «Семеро смелых», «Великий гражданин», «Путёвка в жизнь»…

Каждый фильм был большим праздником. И его непременно старались все посмотреть. В Барвенково, в центре города, до войны были небольшие зимний и летний кинотеатры. Туда и шли по предварительным заявкам и не без труда «добытым» билетам коллективы школ, предприятий, колхозов, учреждений. Шли семьями, улицами, в любую погоду-непогоду, в метель и в дождь, утопая «по колена» в грязи и в снегу. Шли с радостным волнением. Возвращались вдвойне счастливыми, одухотворенными…

Чем мне запомнилось довоенное детство?

И дома, и в школе, и в кино, и всей жизнью у нас воспитывали трудолюбие, чувство долга, целеустремлённость, любовь к людям, верность Родине, смелость, честность, стойкость, мужество.

Уже в младших классах, начиная с первого, мы ходили в поле собирать «колоски», уничтожать «клопа-черепашку». Это были наши первые «общественные» дела.

В 5–7 классах, в летние каникулы, мы уже рядом со взрослыми трудились на колхозных полях: складывали в копны снопы, подавали их в «барабан» молотилки, очищали на веялке зерно, подвозили воду.

А дома тоже забот хватало. Маме одной было трудно управляться с огородом: надо было его вскопать, несколько раз прополоть, в засушливую погоду ежедневно поливать, убирать. И это не всё.

Добрую часть выращенных в огороде овощей и фруктов из домашнего сада отвозили на рынок. И не только на свой, барвенковский. Но и в Славянск, в Краматорск, в другие города Донбасса. Держали свинью и кур. С ними тоже хлопот было немало. Добыть корма. Утеплить и почистить сарай; несколько раз в день покормить. Без всего этого прожить, пропитаться, одеться, обуться на одну отцовскую зарплату было невозможно. Материнская домашняя работа давала больший доход, чем отцовский заработок…

Сознаюсь, на «общественных» работах, в колхозе и в школе я работал самозабвенно, с большим желанием и полной отдачей. Иное дело – дома. Мальчишка – есть мальчишка: хотелось побегать, попрыгать, поиграть со сверстниками, почитать книгу, сходить в кино. А мама звала на помощь, нуждалась в ней. Здесь уже того энтузиазма, что в школе и в колхозе, не было. Но, превозмогая себя, надо было помогать маме управляться с нехитрым, но хлопотным домашним хозяйством.

Чем ещё запомнились довоенные, детские годы? …Любовь к школе, к учёбе. Она зародилась раньше, чем я был принят в первый класс. Задал я родителям хлопот своим «рёвом»: «хочу в школу!», как только начала учиться сестрёнка. Бегал вслед за ней к школе, заглядывал в окна; даже, помнится, на какой-то урок пустили в класс. Маруся пошла в школу восьмилеткой, мне же тогда было на два года меньше.

Ходили мы с сестрёнкой и дома, и на улице в одинаковых цветных платьицах, сшитых родственницей. Модистка (швея) она была невесть какая: шить прямые платьица, без всяких «уборок», могла, а вот штанишки – не получалось. Любимое цветное платьице я носил до самой школы, до шести лет. Оно оказалось последним препятствием при решении вопроса о приёме в школу. Когда все «аргументы» о невозможности шестилетку принять в школу были исчерпаны, в ход был пущен самый последний и самый болезненный для меня: «Мальчишек в платьях в школу не берём». И как ни жаль было расставаться с платьем, «тяга» к школе победила. Родители срочно купили полусуконные брюки, рубашку, преобразили мой внешний вид в «мальчишеский», и в школу меня стали пускать, не зачисляя.

Официально же меня приняли в первый класс только с первого сентября 1934 года, когда мне исполнилось семь лет.

Прежнее «незаконное» посещение школы и копирование всего, что учила сестрёнка, позволили мне без труда освоить чтение, правописание, арифметику и тем самым «облегчить» свою школьную жизнь.

Правда, трудности возникали при освоении математики, физики, геометрии, особенно при решении мудрёных или оригинальных задач. Они не раз были причиной слёз. Но чаще всего проливал их из-за каллиграфии. Сколько ни учил отец каллиграфическому почерку, сколько ни «водил» руку, сколько ни «лупил» за мои «каракули», – каллиграфия осталась не взятой «крепостью». Главный довод отца был ясен и прост: «Пойдешь поступать на работу, – надо писать заявление. Посмотрят: хороший почерк – возьмут писарем в контору; плохой – отправят чистить свинарник».