Вилли Брандт - Воспоминания

Перед самым началом работы съезда Рейтер попросил меня занять в магистрате пост сенатора по вопросам транспорта и промышленности. Однако я уже решил баллотироваться в бундестаг и не хотел от этого отступаться. Для внутрипартийной дискуссии не имело никакого значения, кто и с какой позицией в ней участвует, а от моей должности представителя правления партии в Берлине я должен был бы отказаться в любом случае. В Вильмерсдорфе, где я тогда жил, эта дискуссия велась столь ожесточенно, что партии грозила гибель в общем хаосе, однако все противоборствующие группы пришли к единому мнению, что для начала им нужен дельный председательствующий на собрании, и доверили мне призвать делегатов к благоразумию. Когда это, по-видимому, удалось, они решили: ну если он здесь смог навести порядок, то лучше всего избрать его сразу председателем!

Таким образом, я стал, вопреки своим планам, председателем Вильмерсдорфской окружной организации СДПГ; одновременно меня сделали главным редактором партийной газеты «Берлинер штадтблатт». В 1950 году меня избрали в палату депутатов. Таким образом, я стал, как и Франц Нойманн, обладателем двух мандатов.

В бундестаге я занимался внешней политикой и видел свою первоочередную задачу в работе комиссии по Берлину и общегерманским вопросам. При этом речь шла о распространении юрисдикции ФРГ и, следовательно, о связи Берлина с Федерацией, а также об ожесточенных стычках в берлинской организации СДПГ. Мне было ясно, что мы не можем выбирать себе только те законы, которые нам подходят. Напротив, крыло во главе с Нойманном никак не хотело понять, почему ради принципиальных связей с ФРГ следует отказаться от таких достижений Берлина, как единая школа и единое страхование. Руководитель партии чувствовал себя особенно сильным, потому что на декабрьских выборах 1950 года СДПГ опустилась до уровня 44,7 % голосов, а козла отпущения он сделал из Рейтера, который тяготел к образованию большой коалиции. Нойманн рассматривал это как вызов. Весьма ободряюще действовал на Нойманна Курт Шумахер, который как раз собирался поставить на место чересчур прозападных критиков своего курса. В 1950 году на Гамбургском партсъезде обсуждался вопрос о вступлении ФРГ в Европейский совет, а следовательно, и о путях к западноевропейской интеграции. Руководство партии, следуя своей общегерманской логике, отклонило этот шаг, который горячо одобряло «крыло бургомистров»: Рейтер (Берлин), Брауэр (Гамбург), Кайзен (Бремен). Кайзен, обычно бесстрашный критик, не склонявшийся ни перед каким партийным «троном», предпочел на этот раз поехать в США, чтобы добиться там передачи Бремену порта. Месть партийного руководства, провалившего его в Гамбурге на выборах правления партии, он воспринял скорее с юмором.

Когда в Гамбурге проводилось голосование, Рейтера там уже не было. Он умел быть осторожным. Тех, кто последовательно выступал с возражениями, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Как и большинство берлинской делегации, я при голосовании воздержался, ибо нам не дали проголосовать отдельно по той части резолюции правления, с которой мы были несогласны. Следствием этого явилось то, что ко мне в течение многих лет относились с недоверием. Оно возникало каждый раз вновь, и это было расплатой за мою строптивость. В личном плане я сблизился с Куртом Шумахером за несколько месяцев до его смерти.

Это был партийный руководитель особого масштаба. Война и террор оставили на его лице глубокие следы. Но именно они закалили его волю. Его речь была острой и язвительной. Он мог и увлекать и отталкивать. Шумахер не особенно ценил критику. Он был одержим идеей не допустить повторения Веймара и избавить левых от новых подозрений в том, что они пренебрегают национальными интересами. Но должного понимания европейских и мировых проблем у него не было.

Со временем споры о Берлине утихли. После принятия в 1952 году Третьего закона о распространении действия правовых актов ФРГ на Западный Берлин были окончательно зафиксированы правовая связь с Федерацией и ее финансовая ответственность за Берлин. Рейтер испытывал в связи с этим глубокое личное удовлетворение. Я называл это наградой за наши многолетние усилия: сопротивление оказывалось не только в Берлине, но и в Бонне. Мне неоднократно приходилось в бундестаге указывать на то, что речь идет не о благотворительности, а о первоочередной проблеме национальной политики. В 1952 году мы оба считали, что была возможность достичь большего, и при более широком подключении Берлина к ФРГ можно было бы спокойнее смотреть в будущее.