Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

А. И. Серков насчитывает 86 известных нам членов теоретического градуса, служившего подготовительной ступенью к вступлению во внутренний орден розенкрейцеров, из которых около 30 были членами самого ордена (см.: Серков 2003: 955–957). Ю. Е. Кондаков расширяет этот список соответственно до 106 и 38 человек (Кондаков 2012: 309–312).

По словам Храповицкого, его слова были «приняты благосклонно» (см.: Храповицкий 1901: 3–4).

Л. О’Мейли обращает внимание на сходство «Шамана сибирского» с «Тартюфом», состоящее в позднем появлении на сцене главного героя. В обеих комедиях выходу, соответственно, Тартюфа и шамана на сцену предшествуют долгие разговоры о них всех остальных персонажей (O’Malley 1997: 231).

Убеждая Эльмиру ответить на его страсть, Тартюф утверждает, что «для грехов любых / Есть оправдание в намереньях благих» (Мольер 1986: 79; пер. М. Донского). Комментатор Клод Бурки пишет, что, вкладывая в уста лицемера казуистическую ссылку на внутренние побуждения, Мольер воспроизводил традиционное клише антииезуитской полемики (см.: Molière 1971 II: 405).

М. Шруба отмечает единую композиционную логику в распределении шарлатанов различного происхождения по пьесам цикла. Калифалкжерстон из «Обманщиков» прибыл с Запада, Протолк и его подручные в «Обольщенных» представляют российских масонов, а сибирский шаман из одноименной пьесы – Восток (см.: Шруба 2006а: 421–425).

По словам Екатерины, если Роган действительно верил Калиостро, «ему следовало бы незамедлительно пустить кровь» (Там же). Через полгода суд оправдал кардинала, подтвердив правоту императрицы. Вместе с ним был оправдан и Калиостро. Недавний анализ перипетий этого скандала и его историографию см.: Стегний 2009: 95–180.

Воспоминания Ф. П. Лубяновского сохранили свидетельство митрополита Платона, рассказывавшего, как летом 1787 года императрица опасалась, что «мартинисты», как она тогда называла розенкрейцеров, могут покуситься на ее жизнь (см.: Лубяновский 1872: 187–188).

Более чем столетие спустя явная непропорциональность репрессий против Амбан-Лая вызвала порицание либерального историка А. Н. Пыпина: «Автор едва ли не лучше бы достиг своей цели (исправление нравов), если бы оставил дело на почве смешного, а не сводил бы его к уголовному суду: да кроме шамана занялся бы и купчихой. С уголовным судом, тем более старинным уголовным судом, комизм прекращается» (Пыпин 1916: 272).

Биограф Безбородко Н. И. Григорович категорически отверг эту версию на основании того, что в письмах к своему племяннику Г.П. Милорадовичу граф утверждал, что едет в Москву осматривать дом, заготовленный им на старость, и отдыхать, а в данном Архарову отпуске также говорилось, что тот едет в Москву по собственному желанию и домашним нуждам (Григорович 1879–1881 II: 96–99). Эти аргументы не выглядят убедительными. Если Безбородко и Архаров ехали в Москву с секретной миссией, это заведомо не могло отразиться ни в частной переписке, ни в открытых канцелярских бумагах. Из дальнейшей переписки Безбородко и Прозоровского, которую приводит сам Григорович, видно, что Безбородко контролировал надзор за московскими розенкрейцерами и передавал в Москву указания императрицы по этому поводу (Там же, 98).

Храповицкий отмечает, что Трубецкой, которому в прощении было отказано, «очень струсил» (Храповицкий 1901: 238). В 1818 году Карамзин в «Записке о Новикове» заметил, что, в отличие от двух «других главных московских мистиков», сосланных в деревни, «Лопухина, который отвечал смелее своих товарищей, оставили в Москве на свободе» (Карамзин 1867: 0162).

По подсчетам Е. С. Корчминой, Карамзин действительно мог получить сумму 1800 рублей из доходов с имения, но она составила примерно половину расходов, понесенных им за границей (Korchmina, Zorin, рукопись).

С 1790 года «Ручная библиотека» начала выходить в печатном виде, но по-прежнему распространялась только по подписке среди знакомых автора (см.: Карамзин 1984: 122).

Первый публикатор писем Плещеевой предположил, что под «Тартюфом» и «злодеем» она подразумевала Гамалею, вероятно основываясь на предании, что Гамалея писал план путешествия Карамзина (РС 1874 1: 65). Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский отвели эту гипотезу на основании приведенной выше цитаты из письма Петрова, свидетельствующей о добром отношении Гамалеи к Карамзину (Карамзин 1984: 692). Плещеева, однако, обвиняет «Тартюфа» в злых умыслах, скрытых под маской наружной благожелательности, поэтому этот аргумент трудно считать убедительным. Вместе с тем предположение редакторов «Русской старины» кажется маловероятным в силу устойчивой репутации Гамалеи как человека, чуждого всякого лукавства (см.: Барсков 1915: 289).