Иван Майский - Перед бурей

В начале лета, однако, Олигер со свойственной ему поры

вистостью решил теперь же, вопреки советам и отговорам

родных, жениться на Тане. Венчаться он не хотел по прин

ципиальным соображениям. Николай и Таня поселились

вместе в порядке «гражданского брака». Родители Нико

лая были в панике, мать Тани горько плакала. Но Николай

и слышать не хотел об оформлении своего семейного сою

за. Эта смелость и решительность сильно подняла Николая

в моих глазах, и я вновь стал частым гостем у него на

квартире, тем более, что с момента совместного поселения

с Таней Николай сделался ровнее, спокойнее, беззаботнее.

Он вновь получил способность видеть что-нибудь, кроме

своей Тани, интересоваться чем-нибудь, кроме настроений

Тани. Мы много втроем гуляли, катались на лодке, беседо

вали, спорили, строили планы на будущее. Последнее лето

в Омске прошло у меня под знаком особой близости с

Олигером...

Потом мы расстались, чтобы уже больше никогда не

встречаться, — если не физически, то духовно.

Вскоре после моего отъезда в Петербург Олигеры, в

конце концов, обвенчались, а затем куда-то исчезли из

Омска. На некоторое время я потерял Николая из виду.

Но «след Тарасов отыскался». Олигер был одарен несо

мненным литературным талантом — быть может, не очень

большим, но приятным, теплым, задушевным. Настроения у

него были революционные, однако ему нехватало настоя

щей революционной выдержки и устойчивости. В эпоху

пятого года он дал несколько прекрасных, подъемных про

изведений, но потом, когда пришла полоса безвременья,

когда гнилостные миазмы контрреволюции заразили собой

236

литературу, Олигер не сумел удержаться на прежнем пути.

Порывистый, размашистый, эмоциональный, он не изме

нил, как многие другие, огням революции, но он все-таки

отдал известную дань упадочным настроениям столыпин

ской эпохи.

Я вновь увидал Олигера только весной 1917 года, по

возвращении в Петроград из эмиграции. Он был в это вре

мя известным писателем, занимал хорошую квартиру в

центре столицы и жил попрежнему с Таней, ставшей на

стоящей «литературной дамой». Мы встретились с Никола

ем, Как близкие друзья детства, но очень скоро выясни

лось, что у нас нет общего языка. С Олигером случилось

то, что тогда стало уделом многих представителей левой

интеллигенции. В течение долгих лет Олигер говорил, ду

мал и мечтал о революции, но, когда революция, наконец,

пришла, он не узнал ее, он испугался ее. Ибо революция

пришла не в тех романтических одеждах, в которые он

всегда ее одевал в своем воображении, а в изодранном ру

бище, в вихре, в гневе, с мозолистыми руками, с пылью, с

грязью, с потом и кровью. И Олигер, подобно многим дру

гим, не сумел рассмотреть за этой суровой внешностью то

го истинно великого и прекрасного, что несла с собой ре

волюция. Ему казалось, что на историческую сцену пришел

дикий варвар, который разрушит всю человеческую культу

ру и бросит в огонь Шекспира и Толстого.

В буре событий того времени л не имел возможности ча

сто встречаться с Николаем. Но все-таки видел его не

сколько раз. Мы все меньше понимали друг друга. Летом

1917 года Николай бежал из революционного Петрогра

да куда-то далеко — не то на Филиппины, не то на остро

ва Таити — вместе с какой-то странной и ненужной экспе

дицией министерства финансов, отправлявшейся на Тихий

океан для изучения каких-то странных и ненужных вопро

сов. Таня, однако, осталась в России. Николай собирался

вернуться домой в конце 1917 года. Не пришлось! Граж

данская война и интервенция разорвали в то время Россию

на части. Фронты и границы стали непроходимы. Мне неиз

вестны подробности дальнейшей судьбы Олигера. Знаю

только, что он умер в Харбине в 1919 или 1920 году.

В памяти моей он, однако, остался, как один из самых

ярких образов моей ранней юности.

237

2 3 . Я НАХОЖУ ДОРОГУ

Когда ударил последний звонок, и поезд, тяжело пыхтя

и громыхая, медленно отошел от перрона омского вокзала,

я как-то особенно остро почувствовал, что в моей жизни

начинается совсем, совсем новая эпоха.

Позади были годы детства, отрочества, ранней юности.

Позади были семья, гимназия, захолустный сибирский го

род. Позади остался весь тот мир, в котором я до сих пор

рос и развивался, который крепко держал меня в своих ру