Жан-Луи Барро - Воспоминания для будущего

Дядя покупал мне книги. Прививал любовь к мастерам Лувра, импрессионистам и кубистам. Он открыл мне живопись, поэзию — весь мир от Аполлона до Диониса. Его отец приносил с собой реальность , он — мечту . Мне оставалось открыть, что искусство — мечта, в которой не надо мечтать, ибо в нем реально все, даже мечта.

Иногда Боб подтрунивал надо мной. В четверг — день, когда занятий в школе не было, — застав меня вечером дома, он погружал свои карие глаза в мои:

— Что ты сегодня делал?

— Играл в футбол в Булонскому лесу.

— Ты в этом уверен?

Его взгляд становился инквизиторским. Я начинал краснеть.

— Э-э... да!

— А между прочим один человек видел тебя в четыре часа на площади Пигаль. Не отнекивайся!

Я багровел. Мой лоб покрывался испариной. Я не знал, что и сказать. Не знал уже, кто я и что! Кругом все плыло. Глаза застилал туман. Но тут взрыв смеха возвращал жизнь в ее реальные рамки, и я видел более четко лицо дяди, приближавшееся, чтобы меня поцеловать.

— Разве ты не понял, глупыш, что я тебя разыгрываю!

Опасные игры для ребенка. От них у меня пошел комплекс вины. Сам того не ведая, дядя открывал передо мной кафкианский мир.

Нет необходимости уточнять, что я был полностью предоставлен самому себе. Из-под дедовского контроля я ускользал, а Бобу претило контролировать меня. Хорошо еще, что моей страстью было ученье.

Днем — «порядок и принуждение». Вечером — жизнь «как бог на душу положит». С одной стороны, отцовская диктатура, с другой — запоздалое детство. А в Туршосе, в родовом «имении», трое моих парижских «лапочек», играя в земледельцев, резвились как стадо без пастуха.

В воскресенье мы отправлялись поездом в долину Шеврез, где Боб купил себе домик. От станции, на которой мы сходили, двухэтажный дилижанс доставлял нас до поселка Ле Муссо. Сюда любили наезжать люди искусства — актеры, художники, писатели. Я познакомился с любопытным человеком — острый взгляд, физиономия траппера, одна рука. Мы забирались на империал, я усаживался к нему на колени, и, пока лошади бежали рысцой под богатым оттенками небом Иль-де-Франса, его истории переносили меня то в леса Ориноко, то в дебри Дальнего Запада. Этот господин был поэт Блэз Сандрар. Он то внезапно исчезал, то два месяца спустя видели, как он носился в огромной «испано-сюизе» с крючком вместо отсутствующей руки на баранке. В другой раз мы опять скромненько усаживались на империале. Разбогатеть и все промотать — таким был стиль его жизни. Именно Сандрар привил мне вкус к приключениям, к радости странствий по белу свету.

— Чем бы ты ни занялся, желаю тебе всегда попадать не в бровь, а в глаз, — как-то сказал он мне. (Я приобщился к рисованию.)

Он любил Реймону — прелестную актрису из труппы Луи Жуве. Живопись, театр — два искушения, все время витавшие надо мной.

В этот период у меня была еще одна удивительная встреча — душевная, невинная, приятельская, прямая — без лести и уверток, требовательная, верная, обворожительная, забавная, веселая, нежная, горячая и преданная — с собакой, этим человеком с удлиненной мордочкой! Пса звали Малин. Это была великолепная бельгийская овчарка — медалистка. Рыжеватая масть, черная бархатная маска, уши торчком, тонкие лапы. Она никогда не лаяла, но, обойдя сзади, прыгала на затылок. Она делала со мной все, что хотела. Разве Бомарше не велел выгравировать на ошейнике своей собаки надпись: «Господин Бомарше — моя собственность»? Точнее не скажешь. С этого времени я «собака». Я не могу жить, если рядом нет собаки.

А вечером, лежа один в постели, я украдкой поглядывал на воображаемую смерть, которая следила за мной, как полицейский, и задавался вопросом, кем быть — художником или актером? Или... у меня появилось третье искушение — оно возникло в Турнюсе.

Борегар

Во время летних отпусков все родственники съезжались в Борегар. Дом был достаточно просторный. К тому же семья нуждалась. Мы даже сдавали комнаты дачникам.

Чем больше собиралось народу, тем больше я был доволен. Робкий от природы, я нуждаюсь в обществе и обретаю одиночество лишь на людях.

«Тот, кто не умеет населить свое одиночество, не умеет быть один и в суетливой толпе» (Бодлер).

Очень скоро меня увлекла обыденная крестьянская жизнь, в особенности жизнь виноградаря. Какой радостью было для меня пасти стадо вместе с пастухами. Я стал грязнулей, у меня завелись вши (и сейчас голова чешется) — я превратился в настоящего мужичка. И пока мой более утонченный брат делал успехи в теннисе и гонялся за своими первыми девочками, пока родители и друзья чинно вели беседы на террасе, я отправлялся к моим маленький товарищам, пасшим стада.