Жан-Луи Барро: Воспоминания для будущего

Не думаю, что я был прилежным учеником. Наоборот. Я с такой радостью ходил в школу, что скакал там, как блоха. Я дрался, корчил рожи, смешил однокашников. Я был наэлектризован. Случалось, мне не давали награду за отличные успехи из-за плохого поведения. Изгнанный из класса, я простаивал в коридоре целые уроки. Я очень радовался, если удавалось стащить у уборщицы швабру. Тогда, поставив ее у двери, я учинял шум, пока разозлившийся учитель не выбегал из класса и... не получал палкой по голове. Что касается классных наставников, этих «бедных», «жалких» типов, обязанность которых — следить за дисциплиной на переменке, то их мы донимали как могли. Думал ли я, что настанет день.,, но не будем забегать вперед. Когда я вижу, как пудель, словно впадая в бешенство, треплет мои шлепанцы, мне вспоминаются школьные времена.

Опережая других развитием, рос я медленно (у меня были гланды) и оставался самым маленьким в классе. Верзилы толкали меня, а я злился и отбивался, как черт.

Я придумал свой метод учить уроки — играл роль учителя.

— Имярек, выйдите к доске и расскажите урок... Почему вы покраснели?

— Мсье, я не выучил урока.

— Ну, что ж, вы получите ноль (разумеется, я выбирал имя такого однокашника, к которому испытывал наибольшую антипатию).

Тут я выучивал две строчки.

— Имярек, выйдите к доске и расскажите урок... Это все, что вы знаете, — две строчки?

— Мсье, у меня не было времени. Моя мама...

— Хватит. Перепишите урок три раза...

Еще две строчки, и так далее. Когда же я знал урок назубок:

— Барро, малыш, расскажите мне урок. (Я рассказывал его себе вслух.) Хорошо, ученик Барро, ставлю вам десять баллов.

Дедушка

За обедом я сидел рядом с дедом, по его левую руку, и он за мной наблюдал. Над нами, в центре, висела большая люстра. Масла к столу никогда не подавали. Устрицы (португальские) бывали раз в год — на рождество, после полуночной мессы, цыпленок — в редчайших случаях.

Покончив с каким-нибудь блюдом, бабушка отодвигала объедки на край грязной тарелки, добавляла туда же паштет и звонила. Входила горничная.

— Это вам, дочь моя.

— Спасибо, мадам.

И горничная уносила тарелку — объедки и свой паштет. Меня от этого воротило. Вот, значит, как относятся люди друг к другу. А ведь моя бабушка — сама доброта! Я ровным счетом ничего не понимал. Наверно, так принято в цивилизованном обществе...

По четвергам дедушка выдавал мне десять франков.

— На что ты их употребишь?

— Не знаю. Может, потрачу.

— Дурачок. В твои годы, когда мама давала мне двадцать су, я делал из них к концу недели сорок — покупал конфеты и перепродавал. Ты ничего не добьешься в жизни.

Однажды, вручив мне очередные десять франков, он спросил:

— На что ты их употребишь? Так до сих пор и не знаешь?

— Не знаю.

— Пора бы уже и знать.

— Возьми их себе обратно — ты мне надоел.

Тут меня обозвали анархистом в первый раз. Но, как оказалось, не в последний.

При всем этом за глаза дед всячески расхваливал нас. Мы были вне всяких сравнений, пес plus ultra 10 и т. д. Что бы он ни делал, что бы ни говорил, было для нашего же блага .И я думаю, что, в конечном счете, он поступал правильно. Сейчас родители не смеют и пикнуть. О беднягах говорят столько плохого, что у них появляются комплексы. И вот дети сталкиваются с пустотой. Попробуй-ка играть в мяч без стенки!

Когда дедушка расходился сверх меры, слышался мягкий голос:

— Иисусик, тебя ждут друзья.

Он вставал, чистил зубы, душился крепкими духами и отправлялся к друзьям играть в карты.

Он полагал, что творит добро, занимаясь «питомцами» Нации. А те, случалось... задерживали его до двух утра. Но бабушку трудно было провести. В семье поговаривали, что однажды его выдворил на улицу в кальсонах... чей-то муж! А деду было тогда под восемьдесят. Либо это басни, либо у нас еще все впереди!

Случалось, он пел за столом. Всем ариям из «Парижской жизни» Оффенбаха научил меня он. Он посещал театр Монсей, потому что там разрешалось курить и читать газету. Да, это был экземпляр! Он ходил покупать килограмм картошки за тридевять земель, где она стоила на два су дешевле. Однажды он приобрел по дешевке две дюжины пристежных воротничков, да так и не сумел их надеть — они оказались ему тесны... Под конец жизни дед полдня проводил на кладбище Пер-Лашез. Когда этому удивлялись, он с блаженной улыбкой объяснял: «Все мои друзья теперь здесь!»

В этом бедламе у бабушки был свой мирок. После еды она удалялась к себе в спальню, надевала передник, митенки, ставила ноги на скамеечку, брала пепельницу и, придерживая ее на груди, выкуривала три сигареты подряд. Едва вдохнув дым, она выпускала его кольцами, пыхтя, как маленький паровоз. Какая тишина, какое спокойствие, какая атмосфера нежности царила в этой спальне!.. Словно попадаешь в центр тайфуна.