Александр Мацкин - Орленев

ние»21. Кто скажет — служил ли спектакль Орленева только ис¬

точником познания Достоевского? И легко ли провести грань

между знанием и влиянием, когда соприкасаешься с таким искус¬

ством? По праву современника могу только свидетельствовать, что

исповедь Раскольникова потрясла московских зрителей 1926 года

своей душевной открытостью, страстной жаждой жизни и полной

от нее отрезанностью... К концу вечера Орленев так устал, что

для ораторства у него не хватило бы духу. Да и не было нужды

в этом ораторстве. Он уже все сказал своей игрой!

Сразу после спектакля началась торжественная часть. Луначар¬

ский говорил о заслугах юбиляра перед русской культурой, о его

благородной миссии неутомимого пропагандиста и рыцаря театра

и поздравил с тем, что Совет Народных Комиссаров присвоил ему

звание народного артиста. Потом было много речей, одна деле¬

гация сменяла другую, русские актеры любили Орленева и де¬

монстрация их чувств длилась долго и длилась бы еще дольше,

если бы не позднее ночное время **. Он был счастлив — револю¬

ционная Россия признала его и наивысшим образом оценила его

труд,— по от усталости и волнения все, что происходило вокруг,

воспринимал как в тумане, в какие-то минуты ему даже казалось,

что речь идет не о нем, а о другом, незнакомом ему человеке.

* Этой темы он коснулся несколько месяцев спустя в беседе с коррес¬

пондентом журнала «Рабочий и театр», сказав ему, что «работник театра,

которому удалось создать нечто ценное», должен это ценное «не замуро¬

вывать, не музейничать», не приноравливаться к вкусам пресыщенных сто¬

личных зрителей, а «продвинуть в широкие массы, жаждущие театра, свои

достижения» 19.

** Любопытно, что в составе лепипградской делегации была старшая

дочь Орленева — Ирина, служившая тогда в Академическом театре драмы.

Эта неожиданная встреча очень обрадовала Павла Николаевича.

Может быть, это чувство появилось оттого, что была какая-то пе¬

ренасыщенность в похвале: неужели это все ему одному?! Чтобы

разогнать усталость, он пошел домой пешком по морозной, еще

снежной, ночной мартовской Москве и тогда подумал, что, пожа¬

луй, самым дорогим подарком для него в этот день было письмо

Станиславского... Юбилейные папки и сувениры кто-то из его

близких вез вслед за ним на извозчике.

Теперь вернемся к середине дня 8 марта. В послеобеденные

часы перед юбилейным празднеством, как обычно перед трудным

спектаклем, он прилег, чтобы отдохнуть, сразу уснул и не услы¬

шал стука в дверь. Дома была только нянечка Дуня, и она ска¬

зала неизвестному ей красивому и большому человеку, непохо¬

жему на тех знакомых, которые приходили к ним, что Павел Ни¬

колаевич отдыхает и просил его не тревожить. Потом еще раз по¬

смотрела па необычного гостя, которому, казалось, было тесно

в их квартире в Каретном ряду, и предложила все-таки разбу¬

дить хозяина. Гость ответил, что он пришел без предупреждения,

что беспокоить Павла Николаевича не нужно, и попросил лист

бумаги и чернил. Нянечка немедленно откликнулась, и Станис¬

лавский, а это был он, сел в полутемной проходной комнатке за

кухонный стол и написал письмо Орленеву, подлинник которого

теперь хранится в Театральном музее имени Бахрушина.

«Дорогой и сердечно любимый Павел Николаевич!

Доктор не разрешает мне быть на Вашем сегодняшнем тор¬

жестве сорокалетнего юбилея, так как я еще не оправился вполне

после болезни. Но мне во что бы то ни стало хотелось сегодня ви¬

деть и обнять Вас. Поэтому я поехал к Вам на квартиру. К сожа¬

лению, я попал не вовремя, так как Вы отдыхали перед спектак¬

лем, и я не решился беспокоить Вас. Мне остается последнее

средство, то есть письменно поздравить Вас и мысленно обнять.

В торжественные минуты человеческие сердца раскрываются и

хочется говорить о самых лучших и сокровенных чувствах, кото¬

рые скрываются в обычное время. Я пользуюсь таким моментом

сегодня, чтоб сказать Вам, что я искренне люблю Ваш прекрас¬

ный, вдохновенный талант и его чудесные создания. Я храню

о них дорогое мне воспоминание в самых сокровенных тайниках

моей души, там, где запечатлелись лучшие эстетические впе¬

чатления. Спасибо за них и за Вашу долгую и прекрасную

творческую деятельность. Она, как никогда, нужна теперь в труд¬

ное переходное время для нашего искусства.