Ирина Ершова - Странствующий по миру рыцарь. К 400-летию со дня смерти Сервантеса

Уже я ногу в стремя заношу,
Охваченный предсмертною тоскою,
И эти строки Вам, сеньор, пишу.

Мука из костей и плоти,
Что камни и палки смололи, —
Лежит Дон Кихот из Ламанчи,
Великой терзаясь болью.
Щит ему служит ложем,
Другой — ему вместо покрова:
Подобен он черепахе,
Из панциря голову тянет.
Жалобно, голосом слабым,
Писаря рядом приметив,
Молвит он, шепеляво,
сквозь зубы, те, что остались:
«Ты запиши, славный рыцарь,
Пусть Бог тебе будет защитой,
Моё завещанье, что станет
Волей моею последней.
Вместо ‘В уме моём здравом’,
Вместо ‘И в памяти твёрдой’,
Ты укажи ‘в полуздравом’:
Ведь нет ни твердыни, ни здравья!
Земле завещаю я тело,
Съест его, думаю, скоро —
Что там, помилуй, осталось,
Лишь на зубок — и не боле.
Гробом же пусть станут ножны,
Те, в коих шпага лежала,
В них, как клинок, соскользну я,
Им и под стать мои мощи.
После ж бальзама и церкви,
На камне моём надгробном
Высечь я завещаю
Эти слова простые:
‘Здесь Дон Кихот похоронен,
Который в разных пределах
Кривду и Одноглазье
Бил и крушил вслепую’.
Острова завещаю я Санчо,
Они мне с боями достались,
В богатстве жить он не будет,
Так пусть хоть покой познает.
Засим, моему Росинанту
Поля и луга завещаю,
Что Бог взрастил для прокорма
Всякой невинной твари;
Хочу ему жизнь без приюта,
И скорбной старости с нею,
Чтоб думал скорей о болячках,
Чем о сене насущном;
А мавр, колдовское виденье,
Нанесший мне оскорбленье,
На том дворе постоялом,
Чтоб сам тумаков тех отведал.
Велю, чтоб погонщикам мулов
Вернулись все их побои —
Сие облегчило б сторицей
Спину мою и совесть.
А палки, что мне, всё ж, достались,
Должны в сто вязанок сложиться,
И милой моей Дульсинее
Помочь скоротать эту зиму.
Я шпагу гвоздю завещаю:
Храни её, гвоздь, обнажённой,
Пусть ржавчина лишь и посмеет
С годами её коснуться.
Копьё пусть послужит метлою:
Когда потолок в паутине,
Разить пауков будет славно —
Примером — Святой Георгий.
Доспехи мои: шлем, кирасу,
Коль будет нужда в них и дале,
Наследнику я завещаю —
Кихоту, что явится следом.
Иное ж добро, что я нажил
И в этом мире оставлю,
Пусть делу послужит благому —
Спасенью принцесс от драконов.
А вместо молитвы и мессы,
Пусть мне посвятят турниры,
Ристалища славные, битвы,
Они мне милее мессы.
Пусть душеприказчиком станет
Дон Бельянис, что из греков,
Иль славный сын Амадисов,
Иль сиятельный рыцарь Феба».
Вступает теперь Санчо Панса,
Его, право, стоит послушать,
Молвит он внятно и ясно,
Раздумно и неторопливо:
«Добрый вы господин мой,
Коль на ответ и на суд свой
Вас призывает Создатель,
Негоже нести ахинею!
Это ведь я, Санчо Панса,
Тот, что у вашего ложа
Слёзы льёт, горем убитый,
Как водопад над скалою.
Пусть душеприказчиком станет
Тот пастырь, что вас исповедал,
Иль козопас Хиль Пансуэка,
Иль член городского совета.
И бог с ними, с Фебом и греком,
Что столько тревог причинили,
Пусть вам священник поможет,
В этом последнем сраженье».
«Верно речёшь, друг мой Санчо, —
Сказал Дон Кихот негромко, —
Пусть явится Бельтенеброс,
Пустынник с Бедной Стремнины».
Уж Смерть на пороге встала —
И, в стихаре, со свечою,
Монах подошёл к изголовью…
Рыцарь, его лишь заметив,
Понял — явился кудесник,
Околдовавший Никею!..
Дабы с ним объясниться,
Он голову поднял и… рухнул.
Видя, что рыцарь пред ними
Лишён уже воли и слуха,
Зренья и, собственно, жизни —
Монах и писец удалились.