Алексей Овчинников - Главный детский доктор. Г. Н. Сперанскому посвящается…

Ложкин уже был студентом первого курса Одесского медицинского института, и у него в комнате лежали части черепа и кости, по которым он изучал анатомию. К нему часто приходил заниматься его приятель и сокурсник Фред, сын профессора мединститута Льва Попадатто. Это был невысокого роста плотный парень с очень живыми тёмными глазами, характерным одесским выговором, большой любитель малоприличных анекдотов. Когда они с Ложкиным начинали вспоминать смешные случаи в институте или рассказывать анекдоты, окружающие смеялись до колик в животе.

В первый приезд мы с мамой недолго гостили у Филатовых и вскоре улетели в Москву вместе с Серёжей Ложкиным. Мой первый в жизни полёт на самолёте запомнился мне ужасной тошнотой и рвотой, которая началась, как только мы взлетели, и не прекращалась до самой посадки. Самолет был старый, военно-транспортный «дуглас» с жесткими металлическими откидными сиденьями под круглыми иллюминаторами. Он летел невысоко, довольно медленно, постоянно проваливаясь в воздушные ямы, отчего все внутренности подступали к горлу. Сначала я полулежал на руках у мамы, менявшей мне гигиенические пакеты, стонал и никак не мог унять рвоту желчью, которая возникала при каждом наклоне и провале самолета. Потом начало тошнить и маму и за нами обоими стал ухаживать Ложкин, которого в самолете, как ни странно, совсем не укачивало. Летели мы часов шесть, не меньше и, наконец, приземлились в аэропорте «Быково». Я к тому времени уже не мог стоять на ногах, и из самолета меня вынес на руках Ложкин и положил на траву, где я долго приходил в себя после изнурительного перелёта.

Второй раз я был в Одессе с бабушкой и мамой летом следующего, 1947 года. Туда и обратно мы ехали в международном вагоне прямого сообщения (в других моя бабушка не ездила). Это были вагоны старого образца, обшитые деревом, покрашенные снаружи в красно-коричневый цвет, с двухместными купе, мягкими, покрытыми красным бархатом диванами, большим количеством зеркал и умывальником в каждом купе. Полы были застланы ворсистыми ковровыми дорожками, и в конце коридора, в который выходили двери купе, постоянно пыхтел блестящий самовар, из которого проводники наливали чай в стаканы с посеребрёнными подстаканниками. Вагоны были весьма заслуженные, всё в них скрипело на ходу, но мягкие рессоры хорошо укачивали пассажиров, и спалось в них отлично. Окна открывались вращением ручки, и духоты в купе не было, в отличие от современных цельнометаллических купированных вагонов.

Встречал нас тот же шофёр Жора, который уже ездил на какой-то большой иностранной машине, кажется «опеле-адмирале». К бабушке он относился с очень большим уважением, во-первых, как к сестре своего босса, а во-вторых, как к источнику чаевых, на которые бабушка не скупилась. Филатовы к тому времени переехали в особняк с фруктовым садом в тихом переулке чуть подальше от центра города. Жившая раньше с Владимиром Петровичем милейшая Александра Васильевна, заменившая Серёже мать, бросившую его в малолетстве, перед нашим приездом скончалась, и домом Филатовых управляла полная приятная женщина средних лет, доктор-офтальмолог Варвара Васильевна Скородинская, которая работала вместе с Владимиром Петровичем. Позже она вышла за него замуж и прожила с дядей Володей до самой его смерти в 1956 году, оставаясь его верной помощницей в работе и в жизни. У Ложкина в комнате стоял патефон, и я бесконечно слушал одну и ту же пластинку – арию тореадора из оперы Бизе «Кармен». Очень она мне нравилась. Ещё мне запомнился красивый, цветной музыкальный фильм «Голубой Дунай», который показывали в кинотеатре в паре кварталов от дома Филатовых. Туда мы ходили вместе с Ложкиным.

Но большую часть времени мы жили на даче недалеко от Филатовского института на Пролетарском, бывшем Французском, бульваре. По этому бульвару ходил трамвай в Аркадию, и в воскресные дни вагоны были обвешаны гроздьями людей, стремившихся на знаменитый пляж. Было начало лета, и вдоль всего бульвара цвели огромные старые каштаны, все в белоснежных свечках, как новогодние елки.

Внутри института в тот приезд я не был, заглядывал лишь во двор, и только много лет спустя, когда Владимира Петровича уже не было в живых, а Ложкин заведовал там отделением, он взял как-то раз меня, студента-медика, в институт на экскурсию. Помнится, что меня поразила чистота внутри здания и весьма опрятный вид как персонала, так и больных. А вот дачу Филатовых я помню очень хорошо. Это был оштукатуренный кирпичный одноэтажный дом под черепичной крышей в первом от бульвара ряду довольно большого дачного посёлка. Участок вокруг дома был обнесён каким-то колючим кустарником в человеческий рост. Вода, бывшая в Одессе всегда в дефиците, подавалась из крана во дворе только один-два часа в день, и тогда её наливали во все имеющиеся в доме ёмкости. В саду росли фруктовые деревья, в основном абрикосы, вишни и яблони. За садом смотрел садовник. Он приходил из Филатовского института и был очень строг со мной, не позволяя залезать на деревья и пускать по земле ручьи из крана. Зато я нашёл себе друга в лице моего ровесника Вити Домбровского, живущего невдалеке от дома Филатовых. К Вите нужно было идти через заросший травой пустырь, по которому во всех направлениях были протоптаны тропинки и на котором местные ребята время от времени играли в футбол или в «ножички». У Вити и у меня было по игрушечной открытой легковой машине с резиновыми шинами, сиденьями и рулевым управлением, и мы каждый день играли с ним на большой куче песка, наваленной около их дома, строили гаражи, дороги, мосты и туннели.