Мария Башкирцева - Дневник Марии Башкирцевой

— Тетя сейчас возвратится, — сказала я, — будьте терпеливы.

— Мне столько надо вам сказать!

— Правда?

— Но ваша тетя сейчас возвратится!

— Ну, так поторопитесь.

— Это серьезные вещи.

— Посмотрим.

— Во-первых, вы дурно сделали, что писали обо мне все эти вещи.

— Нечего говорить об этом. Я вас предупреждаю, я очень нервна, так что вы лучше сделаете, если будете говорить попроще или уж лучше совсем не говорите.

— Послушайте, я говорил с матерью, а мать сказала отцу.

— Ну, и что-же?

— Я хорошо сделал, не правда ли?

— Это меня не касается; то, что вы сделали, вы сделали для себя.

— Вы меня не любите?

— Нет.

— А я люблю вас, как безумный.

— Тем хуже для вас, — говорю я, улыбаясь и оставляя в его руках свои руки.

— Нет, послушайте, будем говорить серьезно; вы никогда не хотите быть серьезной… Я вас люблю! Я говорил с матерью. Будьте моей женой, — говорил он.

— Наконец-то! — воскликнула я внутренне, но ничего не ответила ему.

— Ну, что-же? — спросил он.

— Хорошо, — ответила я, улыбаясь.

— Знаете, — сказал он, ободрившись, — надо будет кого-нибудь посвятить во все это.

— Как?

— Да; я сам не могу устроить все это, нужно, чтоб кто-нибудь взял на себя, какой-нибудь человек — почтенный, серьезный, который поговорил бы об этом с отцом, словом устроил бы все это. Кто бы например?

— Висконти, — говорю я, смеясь.

— Да, — отвечает он совершенно серьезно. — Я и сам думал о Висконти, это именно такой человек, какой нужно. Он так стар, что только и пригоден для роли Меркурия… Только, сказал он, я не богат, вовсе не богат. О, я согласился бы быть горбатым, чтобы только обладать миллионами.

— Вы этим ничего не выиграли бы в моих глазах.

— О! о! о!

— Мне кажется, что это наконец обидно, — говорю я, поднимаясь с места.

— Да нет, я не говорю о вас, вы — вы исключение.

— Ну, так и не говорите мне о деньгах.

— Боже мой! Какая вы, право… никогда нельзя понять, чего вы хотите… Согласитесь, согласитесь быть моей женой.

Он хотел поцеловать мою руку, но я подставила ему крест моих четок, который он поцеловал; потом, поднимая голову, сказал:

— Как вы религиозны, — сказал он, глядя на меня.

— А вы, вы ни во что не верите?

— Я, я вас люблю. Любите вы меня?

— Я не говорю таких вещей.

— Ну, ради Бога, дайте это как-нибудь понять мне, по крайней мере.

После минутного колебания я протянула ему руку.

— Вы согласны?

— Отчасти, — говорю я, вставая; — вы знаете, ведь у меня еще есть дедушка и отец, которые будут иметь очень много против католического брака.

— Ах! Еще это!

— Да, еще это!

Он взял меня за руку и посадил рядом с собой, против зеркала. Мы были очень хороши таким образом.

— Мы поручим это Висконти, — сказал А…

— Да.

— Это именно тот человек, какой нужен. Но так как мы еще очень молоды для брака, думаете ли вы, что мы будем счастливы?

— Прежде всего еще нужно мое согласие.

— Разумеется. Ну, предположим, если вы согласитесь, будем ли мы счастливы.

— Если я соглашусь, могу поклясться своей головой, что не будет никого в мире счастливее вас.

— Ну, так мы женимся. Будьте моей женой.

Я улыбнулась.

— О! — воскликнул он, прыгая по комнате, — как я буду счастлив, как это будет смешно, когда у нас будут дети!

— Вы с ума сошли!

— Да, от любви!

В эту минуту послышались голоса на лестнице; я спокойно села и стала ждать тетю, которая очень скоро вошла.

У меня точно большая тяжесть отлегла от сердца, я развеселилась, а А. был просто вне себя.

Я была спокойна, счастлива, но мне хотелось очень много высказать и выслушать.

За исключением нашего помещения, весь нижний этаж отеля пустой. Вечером мы берем свечу и обходим все громадные покои, еще дышащие прежним величием итальянских дворцов; но тетя была с нами. Я не знала как быть.

Мы останавливаемся более чем на полчаса в большой желтой зале и Пиетро изображает кардинала, своего отца и своих братьев.

Тетя забавляется тем, что пишет А… разные глупости по-русски.

— Спишите это, — говорю я, взяв книгу и написав несколько слов на первой странице.

— Что?

— Читайте.

Я написала ему в восьми словах следующее:

«Уходите в двенадцать часов, поговорю с вами внизу».

— Поняли? — спрашиваю я, стирая.

— Да.

С этой минуты я почувствовала облегчение и была как-то странно возбуждена. А… каждую минуту оборачивался на часы; так что я боялась, как бы не поняли, наконец, причину этого. Как будто бы можно было отгадать! Только нечистая совесть способна мучить себя этими страхами. В двенадцать часов он встал и простился, крепко сжимая мне руку.