Георгий Задорожников: Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945)

Электроутюги – это потом, а пока громадные чугунные изделия с тлеющими углями в сердце. Чтоб пробудить такое, требовалось раскачивать эту тяжесть на вытянутой руке для поддува воздуха. Вечерами ставили самовары, и приятный дымок заполнял дворы. Ушли в небытие все эти вещи, вызывающие ностальгические воспоминания. Стала ли наша жизнь лучше без них? Интимная близость людей и вещей, родственная взаимозависимость их исчезли.

Несколько раз в месяц на улицу приходил человек по имени Агитатор. Агитаторы были всегда мужчины, полные, с залысинами и в сильных очках. Об их прибытии сообщалось заранее. Выбирался приличный двор. Готовили нечто в виде сцены, задник завешивали тетиным надкроватным ковром, выставлялись ряды разных стульев, ходили по дворам, созывая людей жнщины-активистки. Агитатору был положен стол с красной скатертью и графин с водой, а так как тогда уже вечерело, и было плохо видно, приносили зажженную керосиновую лампу-трехлинейку. До прихода Агитатора на сцене выпендривались и кривлялись дети. Мама провоцировала меня читать стихи, но, чувствуя разнузданность аудитории, потенциальное неприятие артиста, я сдерживался, а когда уже решался – появлялся Агитатор. Он долго читал вслух газету, потом также долго что-то говорил. Кажется, я засыпал у мамы на руках.

В день выборов разного ранга властей вся улица отправлялась на избирательный участок, располагавшийся в школе, по соседству. Там мне впервые удалось посмотреть театральный спектакль. Театр им. Луначарского ставил «Ревизора». Осталось сильное впечатление на всю жизнь. В труппе работал наш родственник Константин Москаленко, одновременно он был театральным фотографом. Был он красив, высок и строен, с волнистой густой шевелюрой. Голос поставлен на театральный манер, как и движения, которые иногда выглядели вычурно. Он был взят в театр из самодеятельности и долго перебивался на третьих ролях. В «Ревизоре» появлялся в конце в виде пристава, в брезентовом костюме пожарного: «Чиновник, прибывший из Петербурга, требует немедленно к себе!».

У него был, редкий по тем временам фотоаппарат «Лейка». Он щедро нас всех фотографировал и до сих пор остались сделанные им фотографии. Дядя Костя, Константин Иванович, по контрамаркам, проводил нас в настоящее здание театра. Там я смотрел спектакли «Таня» Арбузова и «Суворов». Мне сдается, что театр вначале был деревянный, где-то в районе между окончанием набережной Корнилова и началом Приморского бульвара. В этом же районе находилась детская библиотека. Туда вечерами, со старшим двоюродным братом Валентином мы ходили менять книжки. Мне выдавали неинтересные, но как считалось, полезные книжки, но мне хотелось тех, с выставочной витрины, где на обложках мчались конницы, стояли в дозоре пограничники с собаками, летели самолеты, или ползли танки. Романтика гражданской войны еще была жива. Но мне непреклонно отказывали, говорили, что рано.

Часто во время наших походов в библиотеку мы натыкались на учебные занятия групп ОСОВИАХИМа. Дымили вонючие шашки, бегали люди в противогазах, белых комбинезонах и с носилками. Брат стращал меня тем, что нас сейчас же заберут в бомбоубежище. Мы убегали, прятались. Это была немного страшная и веселая игра. Что дали эти учения, когда внезапно нагрянула военная беда? Куда девались горластые, нахальные тётки в противоипритных комбинезонах? Задумывался ли кто-нибудь о том, что эти никому ни чем не обязанные гражданские лица разбегутся и превратятся в пар, эфир, ни во что при первом выстреле? Но не учит время бюрократов. Сколько драгоценного времени и материальных средств отняла пресловутая гражданская оборона (ГО), просуществовавшая до перестройки? Она порождала дутые планы, партийные и административные разборки, грандиозные пьянки и разврат.

Если же учений не было, мы подходили к большому дому перед базаром, где в полуподвале была пекарня. Через открытую форточку мы звали нашего деда Макара Ивановича, в прошлом кондитера Двора Его Величества, а теперь простого булочника. Нам выдавалось по горячей ароматной сайке, которые мы тут же съедали. Можно было есть, сколько хочешь, но, не отходя от окна, да нам не хотелось. Память напоминает мне еще о некоторых гастрономических утехах довоенного времени. На Нахимовской, ближе к «Примбулю», т. е. Приморскому бульвару, был «Консервный магазин» (буквы горели салатным неоновым светом), торговавший всем, кроме консервов. Там работала моя мама. Не часто мы с братом приходили туда в обеденный перерыв, в надежде поживится остатками халвы или повидла на железных противнях, остававшихся после торговли.