Георгий Задорожников - Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945)

Я родился в Севастополе в 1933 году, в роддоме при горбольнице № 1. Тайно крещен в церкви «Всех Святых», на старом кладбище, где покоится прах моих предков. Я – Севастополец в четвертом поколении. Мой прадед Василий Макаров принимал участие в последней Турецкой компании, за что был пожалован крохотным участком земли на улице Подгорной. Там он построил маленький глиняный домик, где прошло мое предвоенное детство. Кстати, в семье бытовала легенда, правда, ни чем не подтвержденная, что мы, Макаровы, родственники известного адмирала Макарова.

Замечательна особенность расположения улицы Подгорная. Она действительно осела под горой, буквально притулилась к ней в виде неширокой террасы, между двумя улицами: верхней и нижней. Дома построены только на одной четной стороне. Противоположная сторона, низенькой стеной ограждает улицу от обрыва. За стеной открывается панорама города: Константиновский равелин, внутренний рейд, западный склон главного холма до здания «Панорамы».

Нежный бриз гуляет вдоль улицы (до войны я не помню нынешних сумасшедших ветров). Хозяйки вывешивают стираное белье на веревках, протянутых между деревянными столбами электролинии. Веревки подпираются длинными шестами, вздымая простыни, как штандарты, высоко над землей. Вода после стирки выливается прямо посреди улицы, иногда с мыльной водой сливают еще кое-что. Бывали недолгие миролюбивые скандальчики. Улица имеет специфический запах, родной и домашний, принадлежащий только ей одной. Когда шли дожди, этот букет обогащался тонким запахом влажной земли, а в сухую солнечную погоду разогретым камнем и близким морем.

Царил мещанский быт (в лучшем понимании этого слова, как производное от «мещанин» – житель города, имеющий свое место, т. е. дом), не такой «зверский», как у А.М.Горького, без пошлости, но с геранью на окнах, слониками и вышитыми подушечками на диванчиках. Ну, и что? Нравы традиционно патриархальные, мирные, основанные на доверии и взаимной помощи. Вечерами на улицу, перед домом выносились скамеечки, стульчики, мещане усаживались по-соседски, чтобы вести разговоры не о чем или блаженно созерцать окружающий мир. Солнце здесь исчезало рано за горой, но продолжало освещать противоположный главный холм. Золотом и красной медью светили стекла домов. Сверкал крест на Владимирском соборе. Длинные синие тени изменяли архитектуру знакомых улиц. Солнце уходило к кромке моря, и картинка постоянно менялась. Обворожительные вечера. Прекрасный сказочный мир. Ныне и не верится, что жил я в Эдеме.

Семьи, населявшие улицу, были приблизительно одинакового достатка. Черная тарелка репродуктора была почти у всех, а вот приемников было всего два. Один из них у нас – первый советский приемник СИ-235. Какие прекрасные театрализованные детские сказки довелось мне услышать! Даже патефон был далеко не в каждом доме, а у меня был дедушкин граммофон, с большой цветастой трубой и приличным набором старых и новых пластинок. Когда меня оставляли дома одного, проигрывание пластинок постепенно стало моим основным занятием. Сначала я прослушивал детские пластинки, потом советские песни «Если завтра война», «Мы танки ведем», «На Хасане наломали им бока» и пр. и доходил от нечего делать до старых пластинок – выла о непонятном придворная певица Вяльцева, ревел о каком-то «Сатанатам» Шаляпин, вяло и тоскливо доносился Собинов.

Зато блестящий, яростно и громко шипящий примус был в каждой семье, а у некоторых к тому же еще и тихая, но вонючая керосиновая «конфорка», на боку которой зачем-то располагалось таинственное слюдяное окошко, через туманную даль которого пробивался рыжий свет. Примусы капризничали: то не хотели гореть, то взрывались, нанося телесные повреждения. Неустойчивые «конфорки» обморочно падали, проливая керосин и вызывая пожары.

Помню трагический случай в семье Ивановых. Они жили через два дома от нас. В семье были два мальчика: Толик, мой ровесник, и Владик – мальчик лет пяти. Глава семьи, по профессии повар, был страстный охотник. Как он хранил свои опасные припасы неведомо, но порох попал в руки Владика, и он сыпанул горсть в пламя керосинки, в этот раз заправленной бензином. Взрыв! Маленький мальчик превратился в факел. Полученные ожоги, как я теперь понимаю, были несовместимы с жизнью. Не понятно, почему мальчишку не отвезли в больницу. Через трое суток он умер дома. Хоронили его всей улицей. Отец-охотник стал беспробудно пить. Семья эвакуировалась в первые дни войны.