Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Князь, типично русский вельможа старого времени, взяв ее под руку, ведет по дому и показывает свою картинную галерею, статуэтки, портрет князя Василия Леонтьевича, своего предка, которого пытал и обезглавил изменник Мазепа. Портрет этот висел на стенке шкафа, в котором хранилась в то время его окровавленная рубашка. Впоследствии эта рубашка хранилась в Покровской церкви села Жуки, соседнего полтавского имения князей Кочубеев. Может быть, князь Сергей Викторович показывал ей и свой герб, рассказав, что девиз этого герба: «Elevor ubi consumor!» — возвышаюсь, когда погиб! — дан Петром I, который возвратил Кочубеям конфискованные имения, а также пожаловал имения Искры, который не имел наследников.

Двоих сыновей князя, Виктора и Василия, в то время в имении не было, и Муся с ними не познакомилась, но, вероятно, она уже знала, что оба молодые князя пока еще не женаты. Вот какие женихи, очень богатые и очень знатные, должны были ее заинтересовать. Что впоследствии и подтвердится.

В Гавронцы доходят вести из Европы. Мария узнает, что кардинал Антонелли при смерти. Опять возникают мысли о Пьетро, которые она, впрочем, отметает. Ей нестерпимо скучно, неужели, думает она, ей предстоит до конца жизни смотреть, как мочатся коровы. Сколько можно играть на пианино для полтавских гиппопотамов!

Она едет в Черняковку, где провела все детство, чтобы разобраться с дядей Александром, который управляет не поделенным имением и выяснить все, что касается их доли, их денег. Ей кажется, что дядя обманывает ее и мать. Дядя, однако, легко выдает все документы и сверх того двадцать тысяч франков, чтобы она могла послать деньги в Ниццу. Естественно, после этого отзывы ее о дяде самые восторженные. Но дядя не так прост. Через несколько лет она напишет о нем: «продувная бестия».

Колетт Конье на основании нескольких маловразумительных записей делает заключение, что отец ее питает к Марии чувства совсем не отеческие, о чем ее осторожно пытается предупредить дядя Александр, но сама же не знает, как быть с явным противоречием в его словах, поскольку он же со своей супругой Надин уговаривают Марию, что-бы она сделала все и забрала с собой в Италию Константина Башкирцева.

Вот как об этом написано в неизданной части дневника:

«Он (дядя Александр — авт.) говорит мне, что я совершаю ошибку, оставаясь в Гавронцах, что мое пребывание здесь только обесчестит меня, что от сестер моего отца можно ожидать всего, что они способны даже подсыпать снотворного, как в романах месье Ксавье де Монтепена, и, наконец, что Паша распространяет слухи, будто я вела себя с ним многообещающе, и потом еще говорят, что отец ухаживает за мной, только он сказал это по-другому». (Неизданное, 23 октября 1876 года,).

По-другому, это как? Волочится? Мы не знаем. И делать умозаключения на основании ее записей, пусть и очень откровенных, мы не можем, потому что в основе всех ее чувств всегда лежит сильное преувеличение. Кроме того, я не располагаю полным текстом ее дневниковых записей, а делать на основании вырванных из контекста отрывков какие-либо умозаключения я не могу. Так что вопрос о том, переходил ли в своих ухаживаниях ее отец границы приличий и был ли у него к собственной дочери сексуальный интерес, оставим нерешенным. Вполне резонно предположить, что такой интерес мог быть и у самой Марии Башкирцевой к отцу: ведь не зря она предложила ему игру считать его старшим братом и называть Константином.

Так или иначе, они с отцом в один прекрасный день, когда в России уже наступила зима, выпал снег, и при выездах сменили кареты на сани, собрались, наконец, за границу.

Провожал их печальный Паша, не спуская с нее влюбленных глаз. Будучи центром внимания, она не удержалась, чтобы не сделать прилюдно выговор своей гувернантке Амалии. Все более и более распаляясь, она отчитывала ее на языке Данте. Паша стоял в стороне, и все смотрел на нее с печалью. Ей искренне было жаль этого милого и благородного человека. Они вошли в вагон, и Паша поднялся за ними. Вокруг нее толпились отец, дядя, брат. «Пустите меня, пустите проститься с ней», — умолял Паша — его пропустили. Поезд тронулся, а он никак не хотел сходить на перрон, целую ей руку. Впервые, по русскому обычаю, она даже поцеловала его в щеку. Наконец он спрыгнул и побежал рядом, как верная и преданная собака. Ей было жаль его бросать. Прямая душа, золотое сердце. Но что делать?! Такие, как он, таким, как она, никогда не были нужны.